Игумен Кирилл (Сахаров).

РУССКАЯ ЦЕРКОВЬ В СИНОДАЛЬНЫЙ ПЕРИОД

Часть 4 (окончание).

В. С. Соловьев. На лекциях в аспирантуре (1989 г.) М. Г. Гаврюшин назвал его «ключевым звеном в истории русской религиозной мысли, от которого берут свое начало большинство философских построений русских религиозных мыслителей 20-го века». В. Соловьев был сыном знаменитого историка С.М. Соловьева. Его брат Всеволод писал исторические романы, в одном из которых обличал Блаватскую – виднейшего теософа. Сестра была поэтессой. Племянник – униатским священником (он увлекался дядей – написал о нем на Западе книгу). Соловьев претерпел серьезную творческую эволюцию. В ранний период он был очень религиозным, даже экзальтированным. Затем впал в скептицизм и рационализм, вплоть до атеизма. Вернувшись к вере, задался целью «возвести веру на новую ступень разумного сознания».

Испытывал тягу к мистическому, таинственному, занимался спиритизмом. Мечтал о новых формах религиозной жизни, считал, что настало время, чтобы не бегать от мира, а идти в мир, чтобы его преображать. Свои галлюцинации по поводу Софии – Премудрости Божией – принимал за мистическую реальность. Его привлекали гностические и теософские сочинения. Строил свою антропологию на основе теософских источников. Все более отходил от церковного Предания в сторону теософии. Ориентировался на восточную мистику. Очень много рассуждал о таинстве Евхаристии, но очень редко причащался. Был высокого мнения о себе, выдвигал идею Третьего Завета, а себя считал его пророком. Судя по всему, находился в состоянии прелести, несмотря на периоды просветления. Будучи в Каире, начал писать новое сочинение «Принципы вселенской религии», причем, христианство не рассматривалось в качестве ее ствола. Соловьев был очевидным филокатоликом. В своей книге «Россия и Вселенская Церковь» он примиряется с католической догматикой, включая филиокве. Хотя он и отмежевывался от рационализма, но к святоотеческому богословию не пришел. Перед смертью, не переходя формально в католицизм, причастился у католического священника. Игнорировал Священное Предание, святых отцов – он их не знал. Гораздо больше брал у немецких философов.

"Западная цивилизация, - читаем мы в одном его юно­шеском произведении, -  стремится, прежде всего, к утвержде­нию   безбожного   человека, т.е. человека, взятого в его кажущейся, поверхностной отдельности и действительности и в этом ложном положении признаваемого вместе и как единственное божество и как ничтожный атом - как божес­тво для себя, субъективно, и как ничтожный атом, - объективно, по отношению ко внешнему миру, которого он есть отдельная частица в бесконечном пространстве и преходящее явление в бесконечном времени. Понятно, что все, что может произвести подобный человек, будет дробным, частным, лишенным внутреннего единства и безусловного содержания, ограниченным одной повер­хностью, никогда не доходящим до средоточия. Отдельный личный интерес, случайный факт, мелкая подробность - ато­мизм в жизни, атомизм в науке, атомизм в искусстве - вот последнее слово западной цивилизации. Она выработала частные формы и внешний материал жизни, но внутреннего соде­ржания самой жизни не дала человечеству; обособив отдельные моменты, она довела их до крайней степени развития, какая только возможна в их отдельности; но без внутреннего органи­ческого единства   они лишены живого духа, и это богатство является мертвым капиталом". «Универсальный, всем общий  смысл жизни, - вот что объединяет людей в одно целое и спасает личность от вну­треннего раздвоения. Вне его царствует хаос и рознь, непри­миримая борьба отдельных элементов, - как в обществе, так и во внутреннем мире личности».

«Обыкновенно истины веры отвергаются заранее не от грубости ума, а по лукавству воли. Нет сердечного влечения к таким предметам, как Бог, спасение души, Воскресение, нет желания, чтобы эти истины действительно существовали, без них жить легче и проще, лучше о них не думать».

Мне, настоятелю старообрядного прихода Московского Патриархата, было интересно узнать, что писал Соловьев на тему церковного раскола и последующих событиях.

По мнению Владимира Сергеевича, при всей кажущейся своей противоположности с протестантизмом, русский раскол сходит­ся с ним в одном общем принципе: он выдвигает   «личное мнение против вселенского  определения Церкви, частное против целого. В этом отношении наше староверие не отличается от других сект. Оно также выдвигает человеческое в форме отечественного предания против кафолического»; на этом основании Соловьев называет его   "протестантизмом местно­го   предания" (в отличие от немецкого протестантизма личного мнения).  

"Сначала при Никоне, она (иерархия) тянулась за государственною  короною, потом крепко схва­тилась за  меч государственный   и, наконец, принуждена была одеть   государственный   мундир".

Очень важно следующее заключение князя Евгения Трубецкого: «В церковных воззрениях Вл. Соловьева есть явное противоре­чие: признавая в принципе как Восточную так и Западную Цер­ковь равнозначными частями единой Церкви Вселенской, Соло­вьев вместе с тем оценивает их так, как будто в Римском като­лицизме заключается вся истина,   вся   полнота вселенского христианства: в отличие от него Православие сводится единственно к заблуждениям. Из рассуждений Вл. Соловьева о взаимных отношениях церк­вей Западной и Восточной читатель выносит впечатление, сло­вно вся правда Православия заключается в протесте против чрезмерной, принудительной централизации Рима и в утвержде­нии автономии местных национальных церквей» (из книги «Миросозерцание Владимира Соловьева»).

В знаменитой книге о. Георгия Флоровского «Пути русского богословия» читаем: «В ранние годы Соловьев увлекался мистиками, каббалой и гностиками.

Большое влияние на него оказала немецкая философия. Пытался строить церковный синтез этого нецерковного опыта. Это касается, прежде всего, его основной концепции - учения о Софии.

Соловьев и впоследствии так навсегда и останется в этом душном тесном кругу теософии и гностицизма.

В его загадочных встречах и видениях «Вечной Женственности» Соловьев и был всего дальше от Церкви.

Он слишком был связан с протестантизмом через философию, немецкий идеализм и мистику.

Он всегда не на церковно - историческом пути магистрали, а на какой-то околице.

Странным образом, о Богочеловечестве Соловьев говорит больше, чем о Богочеловеке - и образ Софии остается в его системе только бледной тенью от церковного догмата. Оригинальным мыслителем он не был». «Соловьев был странный, многоодаренный и страшный человек. Несомненно, что он себя считал и чувствовал выше всех окружающих людей, выше России, ее Церкви, всех тех «странников» и « мудрецов Пансофов», которых выводил в «Антихристе».

Соловьев о монашестве: «Нравственное воздействие монахов. Они стремились от мира, чтобы тем сильнее с духовных высот действовать на мир. Духовная сила этих людей действовала на расстоянии, и им не нужно было покидать пустыню, чтобы становиться деятельными вождями христианства. Святые столпники неподвижным подвигом двигают народные массы, и темные пещеры отшельников светят всему миру».

«Антихристианство - последний акт исторической трагедии. Оно будет не простым неверием или отрицанием христианства или материализмом и т.п. Это будет религиозное самозванство, когда имя Христа присвоят себе такие силы в человечестве, которые на деле и по существу чужды и прямо враждебны Христу и Духу Его.

В давние времена христианство кому было непонятно, кому ненавистно, но сделать его отвратительным и смертельно скучным - это лишь теперь удалось».

М. Аксенов-Меерсон в статье «Соловьев в наши дни» писал: «Он первым напомнил православному обществу о трагедии цер­ковного разделения, указав, что православие и католичество суть две распавшиеся половины Единой Вселенской Апостольской Церкви и что христиане не могут жить спокойно, ничего не делая для их воссоединения». 

«Римский престол - чудотворная икона вселенского христианства. Папство - непогрешимый хранитель христианской истины» (В. Соловьев).

В 1892 году в письме к Розанову Соловьев решился прямо употребить этот термин: "Исповедуемая мною религия Св. Духа шире и вместе с тем содержательнее всех отдельных религий».

«Соловьев говорил, что церковные правила не для него писаны».

«Соловьев никогда не отрекался от основной идеи своей книги «Россия и Вселенская Церковь» и признавал римского первосвященника единственным главой христианской Церкви».

«Святорусскою задачей он считал примирение Востока и Запада, сочетание русского мессианства с высшими дарами западной культуры».

«Он смотрел на мир, как на плохой постоялый двор, в котором достаточно устроиться как попало, но надо попутно принести духовную пользу людям».

В. Соловьев: «Нравственное значение брака состоит в том, что жена перестает быть орудием естественных влечений, а признается как существо, абсолютно ценное само по себе; как необходимое восполнение индивидуальности человека, до его истинной целостности». «Христианство в принципе упразднило войну, но, пока этот при­нцип внутренне не усвоен, войны остаются неизбежными, и может быть при известных делах меньшим злом, т.е. относительным благом».

«Признавать в человеке только деятеля, экономического произ­водителя, собственника и потребителя вещественных благ - есть точка зрения ложная и безнравственная. Эти функции, сами по себе, не имеют значения для человека и нисколько не выражают его существа и достоинства». «Отчуждение от высших духовных интересов становится необходимым, как только признается за материальной стороною жизни человека осо­бое самостоятельное и принципиальное значение». «В этой глубоко-христианской душе могло быть место мимолетно­му гневу или негодованию, но не вражде. Когда он боролся, то вел борьбу как рыцарь, избегая опираться в споре на что бы то ни было, кроме истины и всегда представляя своим противникам ору­дие, равное со своим; когда же такового не было, то он предпочитал воздерживаться от спора».

Можно привести еще немало положительных высказываний самого В. С. Соловьева и о нем. Хочу сказать относительно его взглядов экклезиологического порядка. Трудно было отделаться от впечатления, что экуменичский, филокатолический пафос Владимира Сергеевича вдохновил нынешних его почитателей, активно продвигающих идеи модернистского реформистского порядка.

Чехов, доверявший опыту и наблюдению, писал Дягилеву (30 декабря 1902 г.): «Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от религии и уходит от нее все дальше и дальше, что бы там ни говорили и какие бы философско-религиозные общества не собирались. Хорошо это или дурно, решать не берусь, скажу только, что религиозное движение, о котором Вы пишете, - само по себе, а вся современная культура - сама по себе и ставить вторую в причинную зависимость от первой нельзя... Теперешняя культура - это начало работы, а религиозное движение, о котором мы говорили, есть пережиток, уже почти конец того, что отжило или отживает».

В другом письме (12 июля 1903 г.) отказываясь от предложения Дягилева принять участие в редактировании журнала «Мир искусства», Чехов ссылался на то, что не сможет «ужиться под одной крышей с Д. С. Мережковским, который верует определенно, верует учительски...» И тут же о себе: « ... Я давно растерял свою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего».

В самом деле, уже на раннем этапе своей литературной работы, Чехов едко высмеивает мистицизм, веру в потустороннее и надопытное («Грешник из Толедо», «Ведьма», «Тайна», «Следователь»).

Действительно, Церковь старались представить антисоциальной, антикультурной силой мрака, рабства и застоя, оружием угнетения бедных и слабых богатыми и сильными, прислужницей привилегированных классов, прислужницей государства в насилии над разумом и свободой.

Причина: смешение Церкви с духовенством, плохого богословия с церковным, ложных христиан с истинами христианства, возведение ненормальных явлений в степень особенностей самого христианства.

Доктор в рассказе Чехова «Скучная история» размышляет о смысле жизни: «О, зачем человек не бессмертен? Зачем мозговые центры и извилины, зачем зрение, речь, самочувствие, если всему этому суждено уйти в почву и по­том миллионы лет без смысла и цели носиться с землей вокруг солнца. Для того чтобы истлеть, а потом носиться, совсем не ну­жно извлекать из небытия человека с его высоким умом, и потом словно в насмешку, превратить его в глину».

Потом доктор сходит с ума.

Вера в науку не спасает от страха смерти. Никакая философия не может примирить со смертью. Пессимизм, незнание цели жизни, безцельность у чеховских героев.

Не потому неверующий в бессмертие не верит, что его нет, а потому и нет для него бессмертия, что он в него не верит, не хочет его, и если бы знал, что оно есть, то все-таки не захотел бы; как Иван Карамазов "возвратил бы почтительно билет свой Богу".

Чехов, как и Горький, хотел показать, что человек без Бога есть Бог. А показали, что он зверь.

Святитель Игнатий Брянчанинов: «Чтение отцов… открыло мне, что сделал Христос для человечества; в чем состоит падение человека, почему необходим Искупитель, в чем заключается спасение, доставленное и доставляемое Искупителем. Оно твердило мне: должно развить, ощутить, увидеть в себе спасение, без чего вера во Христа — мертва, а христианство — слово и наименование без осуществления его! Оно научило меня смотреть на вечность, как на вечность, пред которой ничтожна и тысячелетняя земная жизнь, не только наша, измеряемая каким-нибудь полустолетием. Оно научило меня, что жизнь земную должно проводить в приготовлении к вечности, как в преддвериях приготовляются ко входу в великолепные царские чертоги. Оно показало мне, что все земные занятия, наслаждения, почести, преимущества — пустые игрушки, которыми играют и в которые проигрывают блаженство вечности взрослые дети. Что значит перед Христом все земное? Перед Христом, Всемогущим Богом, Который дает Себя в имение, в вечный дар и собственность пылинке — человеку?.. Не стоит видимый мир, чтобы служить ему и им заниматься! Чем он награждает слуг своих? Сперва игрушками; потом гробом, тлением, темной неизвестностью будущности, рыданием ближних и вскоре забвением ими. Другие награды у слуг Христовых…»

О церковной музыке, живописи. В статье: ”О расколе” он называет живописные росписи в на­ших храмах "западным струпом на православном храме". «Это карикатуры на иконы, они не достойны имени икон». Против использования натурщиков. С горечью пишет, как его кучер сообщил ему, что ранее он был натурщиком в академии 7 лет, и что в такой-то церкви, такая-то икона писана с него. «В западных изображениях нет ничего божественного, они не дают никакого откровения, никакого духовного познания».

Высоко оценивает знаменный распев. Чувство глубокого благо­честия, которым проникнут распев, приводит душу к благоговению и умилению. Пение, составленное под влиянием Запада, необыкновен­но холодно, безжизненно, какое-то легкомысленное. Сочинения новейших композиторов выражают состояние их духа, настроение земное, душевное, страстное или холодное, но одинаково чуждое ощущению духовного.

Святитель считал, что знаменный распев должен оставаться неприкосновенным: переложения только искажают его.

Церковное искусство должно быть откровением Самого Бога, только выраженное через восприятие и талант художника.

Подлинная красота должна быть помазана Духом, без этого помазания на ней печать тления.

        Если человек прежде очищения истиной будет руководить своими чувствами (вдохновениями), то он будет издавать не чистый свет, но смешанный, обманчивый, и что в сердце его бу­дет не просто добро, но добро, смешанное со злом более или ме­нее.

           По причине повреждения грехом нашей природы в ней смешано добро со злом. Земля не перестает производить зло и добру не дает произрастать одному, цельному, но всегда с примесью зла.

           Искусство на Западе, как и вообще богословие западное, от­вергнув Предание, отвергло тот путь духовности, которым всегда шла Церковь. Искусство обратилось лицом к миру, к красоте вещественной, тленной. Оно впало в состояние ложной духовности, самообольщения, гордости.

Вместо научения вере, оно утвердило веру в человека, т.е. в самого себя, в свое "Я", отдавая своего рода культ человека.

В западное религиозное искусство проник дух язычества, только в христианской оболочке.

На западных религиозных картинах святые образы чувственно окрашены, притворны; ничего нет в них святого, они театральны, бездуховны; так и видно, что живописцы были люди вполне плотские, не имевшие малейшего понятия о состоянии духовном, никакого сочувствия к нему, а потому не имевшие никакой возможности изобразить человека духовного, живописью.

Поэзия светских поэтов, писавших о духовных предметах, несмотря на красоту стиха, как правило, лишена богословской ясности. Епископ Игнатий критически относился к книге Гоголя "Выбранные места из переписки с друзьями" - "Можно сказать, что она издает из себя и свет и тьму. Религиозное понятие его неопределенно, движется по направлению сердечного вдохновения, душевного, а не духовного".

           Из писем свт. Игнатия Брянчанинова к монахам: «Бог принимает произволение, как бы самое исполнение»; «Совершенной чистоты нельзя от себя требовать, она есть дар Божий»; «Гораздо спасительней выдержать монашеские брани на одном месте»; «Нам с тобой не спасать, а только спасаться»; «Без великого внимания нельзя спастись»; «По нашему времени брани не столь жестоки, сколь тонки»; «Покаяние без молчания состояться не может»; «Никаким снам не верь»; «От послушания, превышающего человеческие силы, отказывайся со смирением»; «Без смирения делание ведет к одному только высокоумию»; «Мир душевный - свидетель истины»; «Бездерзновение к начальству, хотя и самому доброму, есть единственное условие прочного мира с ним»; «Сделай зависящее от тебя по силам, а Бог сделает свое»; «Постоянно отказывайся от выслушивания браней брата. Это еще не твоей меры, пусть передает брани старцу».

        О Православной Церкви: «Вне Церкви человек может иметь все, кроме спасения, можно иметь почести, можно иметь таинства, можно петь "Аллилуия", можно говорить "Аминь", можно держать Евангелие, можно иметь веру во имя Отца и Сына и Святаго Духа и проповедовать ее; но нигде кроме Православной Кафолической Церкви не можно найти спа­сение».

 «Как мирянин, так и монах будут наказаны одинаково за ту или иную страсть. Мирянин менее извинителен в страсти прелюбо­действовать, потому что не все равно, тот ли прельстился красо­тою женщины, кто имел жену и пользовался этой утехой, или был уловлен этим грехом тот, кто вовсе не имел такой помощи про­тив страсти».

 «Не столько выходят из монастырей для вступления в брак, сколько от брачного ложа уходят к блудницам».

 «Никто не отрицает, что дважды два четыре, но стоит этой за­кономерности стать против человеческих страстей, как и это будет подвергаться сомнению, а потом и совсем отрицаться».

 «Довольствующийся познаниями, доставляемыми философией, не только не получает правильных понятий о Боге, о самом себе, о мире духовном; но, напротив того, заражается понятиями превратными, растлевающими ум, делающими его неспособным, как зараженного и поврежденного ложью, к общению с Истиной (2 Тим.3:8).

Философия, будучи исчадием падения человеческого, льстит этому падению, маскирует его, хранит и питает. Она страшится учения Истины, как смертоносного приговора для себя (1Кор.3:18). Состояние, в которое приводится философией дух наш, есть состояние самообольщения, душепогибели. Кто ищет премудрости вне Христа, тот отрицается от Христа, отвергает премудрость, обретает и усваивает себе лжеименный разум, достояние духов отверженных. О географии, геодезии, о языкознании, о литературе, о прочих науках, о всех художествах и упоминать не стоит: все они для земли; потребность в них для человека оканчивается с окончанием земной жизни, — большею частью гораздо ранее. “Науки! Дайте мне, если можете дать, что либо вечное, положительное, дайте ничем неотъемлемое и верное, достойное назваться собственностью человека!” — Науки молчали».

 «Что, прежде всего, поразило меня в писаниях Отцов Православной Церкви? — Это их согласие, согласие чудное, величественное. Осьмнадцать веков, в устах их, свидетельствуют единогласно единое учение, учение Божественное! Когда в осеннюю, ясную ночь гляжу на чистое небо, усеянное бесчисленными звёздами; столь различных размеров, испускающими единый свет, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Когда в летний день гляжу на обширное море, покрытое множеством различных судов с их распущенными парусами, подобными белым лебединым крылам, судов, бегущих под одним ветром, к одной цели, к одной пристани, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Когда слышу стройный многочисленный хор, в котором различные голоса в изящной гармонии поют единую песнь Божественную, тогда говорю себе: таковы писания Отцов. Какое между прочим учение нахожу в них? — Нахожу учение, повторенное всеми Отцами, учение, что единственный путь к спасению, — последование неуклонное наставлениям святых Отцов. “Видел ли ты, — говорят они, — кого прельщенного лжеучением, погибшего от неправильного избрания подвигов — знай: он последовал себе, своему разуму, своим мнениям, а не учению Отцов.

Благодарю Бога за эту мысль. Эта мысль соделалась камнем основным для духовного созидания души моей! Эта мысль соделалась моею звездою путеводительницею! Она начала постоянно освящать для меня многотрудный и многоскорбный, тесный, невидимый путь ума и сердца к Богу. — Взглянул на религиозный мир из этой мысли, и увидел: причина всех заблуждений состоит в неведении, в забвении, в отсутствии этой мысли. Чтение Отцов с полною ясностью убедило меня, что спасение в недрах Российской Церкви несомненно, чего лишены религии западной Европы, как не сохранившие в целости ни догматического, ни нравственного учения первенствующей Церкви Христовой».

О тщеславии: «Оно многообразно, разновидно и тонко, так что едва ли можно самыми прозорливыми глазами предвидеть его. Оно нападает на подвижника с правой и с левой стороны, ибо диавол в ком не мог породить тщеславия видом хорошо сшитой одежды, того запинает убогою; кого не мог низвергнуть честию, того запинает смирением; кого не мог заставить превозноситься знанием и красноречием, того обольщает важностью молчания; если кто будет явно поститься, то искушается суетною славою».  Старцы хорошо представляют, говорит преп. Иоанн Кассиан, свойство этой страсти в виде лука и чеснока, которые, по снятии одного покрова, оказываются покрытыми другими. Идеал – полная и всецелая прозрачность души. Не от одного или нескольких пороков или дурных привычек мысли и чувства должно очищать свою душу, а от всех. Нельзя при этом ограничиваться устранением только внешних проявлений каждого порока. Нужно подавить чувства и мысли, которыми порок питается, нужно преследовать врага до его последнего убежища в темных глубинах безсознательного, чтобы, наконец, вырвать его с корнем.

Архиепископ Иларион (Троицкий), не так давно причисленный Церковью к лику святых, в своем сочинении «Вифлеем и Голгофа» писал: “В раю люди согрешили. Их грех состоял в непослушании воле Божией, то есть в утверждении своей воли, в своеволии. Человек отвернулся от Бога, злоупотребив свободой. Грех — не преступление, не оскорбление Бога. Это болезнь и несчастье человека. Созданный в нетление и блаженство, человек мог оставаться таким лишь осуществляя волю Божию. А нарушение этого основного закона бытия имело непосредственным следствием извращение естества человеческого. Грех был потерей духовного здоровья. Человек подпал тлению, смерти и страданию. Первоначальное состояние человека само в себе носило источник блаженства. Искаженное естество само в себе получило источник страдания. От этого страдания и нужно было человека исцелить, спасти. Дело не в прощении греха и не в удовлетворении оскорбленного Бога, а в исцелении самого человека и в возвращении ему первобытного блаженства. Сам больной себя исцелить не мог…

Сын Божий воплощается и в единой ипостаси соединяются два естества. Это единение естеств в самом себе есть источник спасения человека. Происходит обновление человека, «обожение человека», новое творение. Единение Бога и человека во Христе есть вечное единение Божества с человечеством. Реальным единством человечества объясняется переход Адамова греха на ветхозаветного человека. Тем же единством объясняется спасение всех во Христе. Не долги здесь перекладываются с одного на другого, но само естество человеческое изменяется, получает новую силу. Начинается новое бытие. На основании воплощения создается Церковь – организм любви.

Восприняв человеческое естество, Сын Божий вместе с ним преодолевает греховное самоутверждение твари. На Голгофе совершено было Богочеловеком отречение от воли греховной, человеческой. Эта воля трепетала креста, хотела пройти мимо его, просила, да мимо идет крест, но объединенная с волей Божественной во Христе, она сказала Отцу: «Не Моя воля, но Твоя да будет».

Голгофа и Крест — поворотный пункт истории. Прежде человек шел от Бога, теперь он обращается к Богу. Не судится Бог с человеком на Голгофе, не самоудовлетворяется казнью Сына, но сретает и радостно лобызает возвращающегося блудного несчастного сына. За нас, ради нас, но и вместе с нами, как братьями нас называющий, пострадал Христос. 

Голго­фа спасительна не сама по себе, а потому что в Вифлееме Сын Божий мое естество воспринял в единство Своей ипостаси.

Дело спасения, совершенное Христом, ложится в основу новой жизни человечества в Церкви. Если человек был болен, то теперь он исцелен и восстановлено его духовное здоровье.

Обновленное естество должно   пройти и через личность, спасе­ние должно быть личным и человек борьбою  с грехом и страстною природой  соделывает свое личное спасение. Аскетический подвиг христианства   не есть удовлетворение правде Божией, не "выслуга" перед Богом, но есть именно содевание моего личного спасения, некоторый режим, который восстанавливает духовное здо­ровье. Как с грехом неразрывно связано его следствие - страдание, так с добродетелью соединено блаженство. Сама добродетель есть блаженство. Не как внешняя награда дается христианину блажен­ство. Да не будет этого наемничества и торгашества в святом де­ле спасения! Блаженство, как дерево из зерна, вырастает из до­бродетели, из утверждения человека в воле Божией и в добре.

Добрыми делами человек не зарабатывает себе плату или награду, не заслуживает себе блаженство, а творит его. Аскетиче­ский подвиг борьбы со грехом скорбен, но и радостен, тяжел, но и облегчает душу. Есть и на земле носители торжествующего хри­стианства, всегда радостные, всегда с пасхальными песнопениями на устах и лицо их, как лицо ангела. В то же время служители греха страдают, не имеют мира и радости и по внешнему виду упо­добляются мрачным лицам демонским.

Несмотря на то, что и в Синодальный период нашей церковной истории были такие замечательные подвижники благочестия – недостатков было немало. Очевидные изъяны Синодального строя не могли не волновать ни царя, ни высшее духовенство. В 1906 году было учреждено Предсоборное присутствие, чтобы выявить общее мнение иерархов и мирян путем анкетирования по самым злободневным вопросам. Цель – выявить пути и найти решения важных вопросов. Эти материалы были использованы на Поместном Соборе (1917-1918 гг.).

Около 10 архиереев писали о необходимости пересмотра и исправления богослужебных книг со стороны языка и изложения. Некоторые архиереи настаивали даже на новом переводе. Рижский епископ: «Язык наших богослужебных книг требует самого тщательного исправления. Сохранив греческое построение речи и словопроизводство, он совершенно скрывает и весьма часто искажает смысл и содержание многих богослужебных чтений и песнопений. Только немедленное исправление до возможности понимания его может изменить положение».

Орловский епископ: «Самый язык наших богослужебных книг, сохранив греческое построение слов и словопроизводство, совершенно скрывает, часто даже искажает до ереси смысл и содержание молитв, богослужебных чтений и пений».

Архангельский епископ предложил:

1. Упростить богослужебный язык, причем все непонятные слова и выражения заменить более понятными славянскими, насколько это будет позволять важность предмета. Греческую конструкцию, совершенно чуждую славянской речи, заменить русской.

2. Издать для возможно широкого распространения в народе и для употребления при общей молитве чины /сокращенные/ всенощного бдения и Литургии, с исправленными славянскими и параллельными русскими текстами, а также с краткими предварительными подстрочными толкованиями основной идеи каждой службы и смысла наиболее видного песнопения.

Могилевский епископ: «Наша собственная православная служба, священно-поэтической высоте и разнообразию форм которой дивятся сами инославные христиане, остается наполовину мертвой для громадного большинства русских людей. Важнейшая причина этого – недоступность понимания народом наших богослужебных книг. Болгарский перевод богослужебных книг наших никогда не был понятен и предкам нашим; в настоящее же время, несмотря на частичное исправление текстов книг, произведенное в разное время и разными лицами, этот архаический перевод в самом раннем смысле этого понятия, ни по лексикону слов, ни, в особенности, по конструкции речи, не говоря уже об отдельных местах, иногда не имеющих грамматического смысла, он не удовлетворяет ныне своему назначению. И потому – дело насущной и первой необходимости новый капитальный перевод наших богослужебных книг на новославянский язык, с полным приближением его синтаксической конструкции к речи русской».

Астраханский епископ: «Содержание богослужебных книг с каждым десятилетием становится все менее и менее понятным не только для людей простых, но даже и для лиц, богословски образованных. Это обстоятельство объясняется двумя причинами: обилием непонятных, устаревших слов и выражений, и затем конструкцией богослужебного текста, чуждой славянскому языку – так как переводчики переводили с греческого на славянский слово за слово».

В дореволюционных церковных журналах много встречается критики синодальных порядков. «Главное зло в современном положении Церкви, как об этом всюду заявляют, составляет то, что она превратилась в слугу государства и более работает над осуществлением государственных, чем собственных задач».

«Ни для кого ведь не секрет, что обер-прокурор, хотя и не называется так, но, в сущности, есть полновластный начальник «Ведомства православного исповедания» с Синодом во главе, что множество важнейших дел решается единоличной его властью, даже без доклада и ведома Святейшего Синода, что самые определения Синода получают силу не иначе, как с согласия обер-прокурора в виде поставляемых на них резолюций им «исполнить». Едва ли мы ошибемся, если скажем, что,  - откинув названия, а оставаясь на сущности дела, - Синод есть совещательный орган при обер-прокуроре по некоторым вопросам ведомства».

«Вызываемые на непродолжительный (обыкновенно не свыше года) срок  архиереи, конечно, не могут иметь сколько-нибудь сильного влияния на ход дела, и потому у заседающих в Синоде иерархов не может создаваться никакой деловой преемственности (традиции). Вся сила не в руках краткосрочных представителей Церкви – членов Синода, а в руках безсменных синодальных чиновников».

«Государственная власть временными правилами 17 октября 1906 года даровала старообрядцам и отделившимся от православия сектам такую полноту самоуправления, которой православным приходам остается лишь позавидовать».

«Церковь наша превратилась в Ведомство православного исповедания. Централизация, бюрократизм и канцелярщина вошли в плоть и кровь и этого ведомства, как и всякого другого. Но с их приходом из Церкви стали исчезать живая близость между пастырями и пасомыми, пастырский авторитет, детское послушание паствы, свободное делание дела Божия, и церковная  живая религиозно-нравственная жизнь. Церкви было поручено выполнять гражданские функции, например регистрацию. Особенно раздражало то, что несовершенные государственные указы облекались в ореол святости, например, смертная казнь. Недобросовестность государственных мужей, прикрывавшихся религией, вызывала ненависть».

«Церковь и государство должны быть самостоятельными и обособленными, что вовсе не исключает их мирного сожительства и взаимной пользы. Природа Церкви и государства различна. Церковь – морально-духовная организация, а государство – материально-правовая. Отсюда их различные функции. Церковь имеет право обличать. Следствием преуспеяния независимой Церкви является и преуспеяние государства».

Из законов Российской Империи «Об отношении правительства Православной Русской Церкви к Вер­ховной гос. власти» (1905 г.):

1.               Православная вера есть первенствующая и господствующая в Российской империи.

2.                Император должен непременно исповедовать Православную веру. Он верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры.

3.                РПЦ имеет право издавать для себя новые постановления с соизволения императора.

4.                 Почин изменения или отмены действующих законов Правос­лавия и установление новых принадлежит не только церковным учреждениям, но и императору.

Утверждению императора в порядке верховного управления подлежит:  

а/ избрание патриарха,

б/ предание его суду,

в/ утверждение приговора над ним Поместного Собора,

г/ созыв Поместного Собора,

д/ открытие и упразднение епархий,

е/ избрание архиереев,

ё/ приговоры над ними,

ж/ все важные дела,

з/ на Соборе присутствует либо император, либо его представитель. В Синоде от него обер-прокурор.

Записка духовенства Госдуме (1915 г.)

«Оскудение религиозного духа и охлаждение к религии всех слоев общества.

Успех сектантского движения и падение авторитета духовенства.

Против сословности духовной школы.

Печальное последствие назначения на административные должности молодых ученых монахов, т.к. они малоопытны, смотрят на свою деятельность как на переходную ступень к архиерейству.

Молодые люди редко принимают монашество по истинному сердеч­ному призванию, да и можно ли в 20 лет определить свое истинное неизменное призвание?

Значительная часть молодых людей идет в монахи просто по временному увлечению, которое так свойственно юности и которое затем часто сменяется равнодушием, холодностью и даже отрицате­льным отношением к монашеским обетам. Но, что всего печальнее, большинство студентов принимает постриг только потому, что поддается соблазну легкого достижения служебных успехов и началь­ственного положения, житейских выгод.

За постриг после 30 лет.

Надменность епископов. У них вместо отеческого руководства, холодные, чисто официальные и преимущественно бумажные отношения.

Против частого перевода священников, заключения их в монастырь. За выборы благочинных, постоянные собрания духовенства, введение в Синод белого духовенства, участие в Соборах белого духовенства и мирян. Против унизительного способа обеспечения духовенства. Миссионерство - обязанность скорее полицейская, чем религиозно-просветительская.

Этот документ подписали представители разных партий, что свидетельствует о том, что он является выражением взглядов всего духовенства. Это минимум требований».

Владыка Вениамин (Федченков) в своих воспоминаниях приводит такой пример: «Особая честь, которую воздавали священнодействующие его Высокопревосходительству, заключалась в том, что они соборне выстраивались перед троноподобным седалищем генерал-губернатора, и, низко кланяясь, кадили ему все разом, а он отвечал приятным склонением головы. Увидевши каждение, архиепископ Ириней, постучал даже посохом по полу и, жестом подозвав, строго нахмурив брови, бросил священнодействующим вполголоса: «Человекопоклонники!» Выговор был услышан генерал-губернатором и, считая себя обиженным, он не подошел к кресту. Светская и духовная власть явно не сошлись характером. Увеличение и уменьшение амвона и губернаторского седалища. В конце концов, архиерей был признан сошедшим с ума и отправлен на покой».

«В сущности, — делает откровенное признание митрополит Вениамин (Федченков), — мы были больше католическими семинаристами, фомистами, чем православ­ными». По поводу сложившейся системы образования архиепископ Антоний (Храпо­вицкий) писал в то время: «Строй духовно-учебных заведений, как унаследованный из мира западных еретиков, приводит дело ду­ховной школы до крайнего безобразия... Должно всю ее разогнать, разломать, вы­рыть фундамент семинарских и академиче­ских зданий и взамен прежних на новом мес­те построить новые и наполнить их новыми людьми».

Из воспоминаний прот. Н. Чукова (впоследствии митрополита Григория): «О, это наше духовное ведомство! Как оно калечит людей! Как оно развивало низкопоклонство в низших при произволе и гордыне высших!...как оно вытравливало в людях сознание собственного достоинства!...

Да, впрочем, такова была система всех человеческих

взаимоотношений того «доброго старого времени»...

Ниже тоненькой былиночки,

надо голову клонить,

что б на свете сиротиночке

беспечально век прожить.

Так напутствовали многие матери своих детей при вступлении их в жизнь, а в духовном мире это было особенно...»

Апостасийные процессы нарастали. Сергей Нилус в книге «На берегу Божией реки» писал: «Одна приезжая монахиня рассказала, что монахам не стало никакой возможности ездить по железным дорогам: нет той ругани, насмешек, проклятий, которых бы не изливала на их бедную голову сатанинская злоба, действующая теперь в сынах противления. «Приходится, - говорила она, - надевать на себя синюю юбку, чтобы похоже было на мирскую старушку. Проходу не дают ругательством на монастыри и на монашествующих». Такова «Святая Русь» 20-го века».

Журнал «Исторический источник» приводит церковную статистику за 1916 год: «В России было  епархий – 66, церквей – 51413, часовен – 20113, библиотек при церквах – 19659, монастырей: мужских 622, женских 218, монахов 17583, монахинь 52927 (вместе с послушниками в обоих случаях)».

Говоря о переходном периоде от Синодального к Патриаршему периоду истории нашей Церкви нужно упомянуть письмо 32-х петербургских священников, опубликованное в марте 1905 года, когда в России была большая смута.  Под лозунгами борьбы за свободу Церкви, возвращение к апостольским временам в этом письме скрывалась обновленческая идеология. Настойчиво дебатировался вопрос о созыве Поместного Собора. Как известно, император Николай на обращение Синода о созыве Поместного Собора, начертал следующую резолюцию: «В нынешних условиях, ввиду неспокойности времени, это представляется несвоевременным».  Было, однако, разрешено организовать Предсоборное  Совещание, стали собирать отзывы архиереев  о важнейших проблемах, стоявших перед Церковью. После Февральской революции  в конце апреля 1917 года был сформирован Синод в новом составе (из прежнего состава Синода в него вошел только архиепископ Сергий (Страгородский)). Собор открылся в этом же году на праздник Успения. Это был один из самых представительных Соборов в истории нашей Церкви. Его членами были 564 человека, в том числе 10 митрополитов, 17 архиепископов, 55 епископов, 15 архимандритов, 265 представителей среднего духовенства и 299 мирян. Сессии Собора продолжались до 20 апреля 1918 года (последняя 3 сессия вынуждено прервалась). Важнейшим решением Собора было восстановление патриаршества, учреждение Высшего Церковного Совета, реорганизация епархиального управления (особенно важным было учреждение митрополичьих округов), принятие «Положения о приходе», канонизация епископов Софрония Иркутского и Иосифа Астраханского. Важнейшим решением Собора, имеющим особую значимость для нашей общины, было его благословение на переход  любого прихода на старый обряд при наличии желания 4/5 прихожан. Святейший Патриарх Тихон предложил на случай болезни и смерти Патриарха избрать несколько местоблюстителей. Как показала история - это было важным и своевременным решением.