Людмила Тобольская.

НЕПОВТОРИМЫЙ ДРУГ.

             (Глава из книги «Жизнь как неизбежный черновик»).

(Продолжение).

         У моей бабушки было двое сыновей, маминых братьев. Бабушка проводила их на фронт, молодых, здоровых,  еще не женатых, и они никогда не вернулись. Было неизвестно даже, где их могилы. На похоронке было написано только: «Пропали без  вести». И таких семей были миллионы. Погиб отец и у Юры. На обороне Севастополя. С его именем связана была в семье горечь и гордость. А его мама, молодая красивая женщина, решив посвятить себя сыну, больше не вышла замуж. У них, как и во многих семьях,  как святыни хранились письма с фронта.

         Я видела такие письма в разные годы в семьях моих друзей и знакомых. Молодой человек, в которого я влюбилась и который впоследствии стал моим мужем, тоже хранил такие фронтовые письма от отца, не вернувшегося с войны. А у Юры память об отце трансформировалась в постоянный внутренний диалог, в необходимость поверять этим свои поступки. Помню как поразило меня одно раннее его стихотворение:   

...Я пойду, опять пойду упрямо

на лесные дальние огни,

чтоб в бору за мутноватой Волгой,

У сторожки с низеньким крыльцом

Летней ночью долго, очень долго

Мысленно беседовать с отцом.

         Но, несмотря на полученную еще в раннем детстве рану, мы все были незыблемо уверенны, что жизнь после победы движется к  лучшему уже бесповоротно,  и теперь, наша страна становится всё сильнее, всё счастливее. И когда мы играли спектакль об Иркутской ГЭС, один из наших учителей во вступительном слове сказал: «Если бы ваши отцы и все, кого мы потеряли в эту войну, могли видеть, какую жизнь мы теперь строим». Это создавало эмоциональный фундамент нашему энтузиазму. Его ступенями было для нас время  октябрятских звездочек, красного галстука. Мы с волнением вступали в комсомол. Нам казалось, что будущее целиком зависит от нас, от наших будущих усилий. Ни смерть Сталина, которая пришлась как раз на реформу школы, ни разоблачительные документы Хрущева по  поводу культа личности не поколебали этой нашей уверенности и рвения вперед.

         А Юра в своих стихах, посвященных истории Руси, России как бы напоминал нам, что мы - прямые  наследники многих поколений предков, противостоявших вражескому покорению, разорению страны в разные времена истории. И этот усвоенный нами взгляд сквозь время, потом, в дни затухания хрущевской оттепели  помог многим из нас остаться самими собой.

________________

         После школы Юра  поступил в университет на историко-филологический факультет, а я в музыкальное училище на скрипичный факультет, так что каждый из нас, к счастью, мог продолжать образование, следуя своим склонностям, не ломая себя. Юра много ездил по стране в составе групп творческой молодежи  и даже побывал за рубежом, что в наше время удавалось немногим и не часто. Особый интерес у него, однако, вызывали те поездки фольклорных групп, в которые уезжали студенты Университета каждое лето.  Поволжье вплоть до Астрахани, глубинки родной Горьковской области.

         Фольклорные кладези, сохраненные сокровища русского языка... Помню, он так захватывающе рассказывал обо всем этом, когда мы обменивались с ним новостями нашей жизни! Вот так долго не видимся, месяцами, а потом встретимся – и как будто виделись вчера, так радостно, так искренне поведаем друг другу о многом. А потом опять долгий перерыв, у каждого слишком разная жизнь. То встретимся в оперном театре или в драматическом, и Юра провожает меня домой, то идем из филармонии вместе долго по Свердловке, да и Черный Пруд был частым местом пересечения наших путей. - И опять – доверительный, искренний разговор, без «ненастоящих» фраз.

         Запомнился один случай, ярко показавший Юрины человеческие качества. В нашей 8-ой школе каждый год в последнюю субботу января устраивались встречи бывших учеников. Приходили люди разных поколений, встречались, вспоминали, рассказывали... Очень это было интересно, волнующе. И немного грустно. Расходились поздно, и Юра пошел провожать меня до дома. Тогда по причине капитального  ремонта нашего театрального дома, нас расселили  по разным временным квартирам, и мы с мамой жили в маленьком деревянном домике поблизости, на улице Фигнер. Подойдя к дому, мы увидели, что мама взволнованно машет мне из окна. Оказалось, что у нее кончилось лекарство и как нарочно начинается приступ. Необходимо было срочно бежать в дежурную аптеку. Дежурная аптека была за несколько кварталов,  на Ошарской площади.

- Я сбегаю, - сказал Юра, беря у мамы деньги.

- Будет лучше, если мы пойдем вдвоем, ведь ты ничего не сможешь ответить, если что-нибудь спросят о мамином здоровье.

         Мы выскочили на улицу. Скользко бежать в сапожках на каблуках. 

- Ты уж прости, -  деликатный Юра крепко сжал мой локоть и мы, сцепившись покрепче, побежали. Пробежка туда, объяснения с открывшей нам заспанной аптекаршей, пробежка обратно. У  наших ворот, он, переводя дух  и вынимая пузырьки и пакетики из своего кармана:

- Ты отдай лекарство и вернись сказать, как мама, - может быть еще что-нибудь потребуется, я буду ждать.

         Я вернулась не сразу, отвлеклась с мамой. Вышла - мороз, глубокая ночь, на улице ни души, а он радостно так сказал на мое успокаивающее известие:

- Ну слава Богу. Я позвоню завтра.

         Попрощался и ушел в темноту. Длинные ресницы и край капюшона его легендарного серо-голубого пальто опушены инеем. Красивый, сердечный и при этом  самоуглубленный.

                                             _____________________

         Очень он был красив. Тогда и всегда. Благородная его романтическая красота, по слухам, смутила в Университете, да и вокруг не одно  сердце. Я всегда любовалась им, хотелось нарисовать его портрет, да как-то не пришлось. А от любви к нему меня защитила уже упомянутая выше моя многолетняя история любви с молодым студентом, тоже музыкантом, кларнетистом из консерватории, с которым мы жили в одном доме. Об этой любви знали все. Он был сыном давнего, еще довоенного  друга моего отца. Оба друга были гобоистами, часто работали в одном оркестре, разъезжались, снова встречались. Сохранились рассказы, как мы, их дети, общались друг с другом в самом раннем непамятном детстве. Теперь мой избранник жил вдвоем с мамой, отец погиб на фронте, а он с ранних лет воспитывался в музыкантском взводе суворовского училища.

         Потом, уже в консерватории, был одним из самых талантливых студентов, ему прочили серьезное будущее. Трудно сказать, почему и мои родители, и его мама были настроены против нашей любви, против наших серьезных планов. Эта шекспировская история, полная слез, интриг, тиранства и счастья преодоления, длилась несколько лет. Наконец, незадолго до получения наших дипломов мы поженились. Юра, узнав о моем замужестве, сердечно поздравил меня, он знал моего мужа отдаленно, по детству, по общим знакомым, но не близко. И муж мой знал Юру, конечно, уже и как поэта,  и хорошо понимал смысл нашего с ним многолетнего общения. Иногда, возвращаясь вечером домой из консерватории или из оркестра, где он в студенческие годы подрабатывал, он встречал нас у крыльца дома, где мы «застревали» в разговоре. Тогда он делал страшное лицо и рычал:

- Отеллов на вас нет!

         Но был он вовсе не Отелло, а настоящий Уленшпигель, шутник и озорник, всегда душа любой компании. Неунывающий, талантливый во всем. Именно это его реалистическое, искрометное существование и привлекло меня. Мне казалось, что мы удачно дополняем друг друга, что он спасает меня от моего всегдашнего, слишком серьезного, граничащего с трагизмом, восприятия мира. Не спас. Но это потом. А сейчас мы были счастливы.

         В те времена, а дело происходило в 1963 году, диплом нужно было «отработать»: 3 года проработать по приобретенной профессии там, куда ты подпишешь предлагаемое направление.

         Супругов отправляли «отрабатывать» вместе. Нам с мужем предложили работу в специфическом месте. Город особый, закрытый, «режимный». Ни заезжих гостей, ни выездов без особой надобности. Сразу будет нам и высокая зарплата, и хорошая квартира. Оркестр, в котором мы должны играть – и симфонический, и одновременно театральный, а театр - музыкально-драматический.

         А зрители и слушатели - высокоинтеллектуальная научная элита. Физики-атомщики. У них нет ни времени, ни возможностей разъезжать по столичным премьерам, поэтому и репертуар у нас оказался из самых горячих, порой из самых спорных новинок, и классический, конечно, тоже. Высокого класса актеры и певцы, артисты балета, большой оркестр, руководителем которого при нас скоро стал дирижер из Горького Сергей Гусев. Мы много и интересно работали. Это была хорошая школа для молодых специалистов.

         Опять я ходила на этюды с театральными художниками, природа там прекрасная, исторические места, связанные с Серафимом Саровским, изумительные монастырские красоты. Стихи у меня тоже появлялись, нашелся небольшой круг местных поэтов. Приходилось только жалеть, что с Юрой виделись мы теперь очень-очень редко. Расставаясь, так и решили, что теперь не скоро увидимся. Однако встреча произошла скорая и очень радостная: в книжном магазине я увидела в витрине его первую, только что вышедшую в Волго-Вятском издательстве книжку стихов «Считайте годы по веснам».  Читала я его и в периодике.

         В связи со стихами произошло там и знаменательное в моей жизни событие. К 50-летию Комсомол получил тогда за действительно героическое участие в послевоенном восстановлении  народного хозяйства страны и за освоение целины орден Октябрьской революции.  Горком  ВЛКСМ обратился к местным поэтам написать стихи к знаменательной дате. Написала стихотворение и я. Праздник по всей стране проходил торжественно. Были торжества и в нашем городе.

         Мы отыграли праздничный концерт и пошли побродить по улицам, полным веселящегося народа. Был теплый день, вокруг цветы, улыбки, дети. В разгар веселья с вертолета полетели праздничные листовки. Я подняла одну. На ней - золотыми буквами! -  были напечатаны мои стихи. Вот такой курьезной, «небесной»  оказалась моя первая публикация. Всего стихотворения не помню, кончалось оно так:

На комсомольском знамени багряном

Пусть будет восемь, десять орденов,

Пусть Родина гордится неустанно

Великими деяньями сынов!

Пусть юбилеи будут как ступени

К грядущему, что строим мы сейчас.

С 50-летним юбилеем,

соратники, мы поздравляем вас!

    В рукописи вместо «мы», конечно,  стояло «я» - искреннее непосредственное авторское чувство причастности к общему делу. Это я всё о той же созидательной вере большинства. Ведь это было время поэтов-шестидесятников. Гремели Евтушенко, Вознесенский, Рождественский. Снимались «9 дней одного года». Физики и лирики. Костры, походы, песни под гитару...

   *Фото Л. Тобольской, С. Кузнецова и из интернета.

(Продолжение следует).