Людмила Тобольская.

НЕПОВТОРИМЫЙ ДРУГ.

  (Глава из книги «Жизнь как неизбежный черновик»).

(Продолжение).

         И даже несмотря на то, что уже появился солженицынский «Иван Денисович», казалось, что в наших силах, всё осознав, всё приостановить и направить жизнь в желаемое русло. И так естественно было сознавать свою молодость, силу, смелость. Своё мужество. Всё это гармонично отражалось в нашем творчестве. И в творчестве Юрия Адрианова.

     Он, полный молодых сил, переживал в эти годы период ознакомления с самыми различными уголками нашей, тогда еще более огромной, чем теперь, страны, шагал по родному краю как настоящий путешественник: порой проделывал сотни километров пешком, преодолевал перевалы, ночевал в тайге, летел в небесах, перекрывая немыслимые пространства ... И взахлеб рассказывал нам обо всем этом в искренних, полных мужества и любви стихах.

          Мы поднимались с ним на плато Росвумчор, проходя огромные расстояния:

...Мы шагаем по мхам на второй перевал,

Мы шагаем по мхам, даже ветер устал,

Даже ветер устал дуть нам вечно в лицо,

Только горы Хибинские сжали кольцо.

         Спускались в шахту, поднимались «на ледяные лбы:

...И там,

Взойдя на обнаженный кратер,

Попав под ошалелый камнепад,

В купели снежной

Стану жизни ради

Ломать усталость десять раз подряд...

         Стояли вместе с ним полные благоговения перед беззащитным пока еще ручейком – истоком великой Волги. Проследить рождение этой реки он мечтал давно, вынашивал план несколько лет в студенческие годы и всё-таки осуществил:

Мой исток,

И я над ним стою.

Мой исток –

Здесь наша плоть и соки...

         И всегда – осознание себя частицей великой системы явлений и связей, из которых сложилась Родная Земля. Отчина. Это ёмкое слово встало на заглавии его первой, уже прозаической книги о родном крае. «Нижегородская отчина». Это подзабытое земляками разных возрастов слово снова напомнило о родстве, о прошлом как фундаменте настоящего.

                                                 _______________________

         Я радовалась Юриному стремительному поэтическому взлёту, общности его и читательских жизненных позиций. Но у себя в своем первом  семейном доме в Сарове, где подрастал маленький сын,  я,  читая Юрины книжки,  не могла отделаться от желания видеть его еще и лично счастливым, тем счастьем, которое тогда согревало меня. Я всё пыталась уловить в его строчках отзвуки идущего к нему светлого взаимного женского чувства. Но даже там, где он при всей своей сдержанности не мог удержать лирического порыва, порыв этот сиротливо замирал или окрашивался предчувствием расставания.

...И, глядя в дождь,

Вдруг сразу же поймешь,

Как временем оправдано всё это,

Что ты вот так же от меня уйдешь,

Усталая, как северное лето.

         Или в другом стихотворении:

И птицей стремительной, черной,

С мечты упадаешь в быль.

И скачешь, как будто Печорин,

За нею в степную пыль...

За той, что догнать невозможно,

Которой не скажешь: люби!

И рухнет в погоне лошадь,

И плачешь над ней в степи...

         При такой-то его русскокняжеской красоте, при таком таланте, при таком, казалось бы, повсеместном обожании влюбленных молодых читательниц! Слухами земля полнится. Дошли и до меня слухи, объясняющие минорные стихотворные мотивы.

- Знаешь,- сказала я мужу.  -  Говорят, у Адрианова серьезные любовные перипетии. И кажется я ее знаю.

- Откуда?

- Да странно... В студенческие годы, не помню почему, она несколько раз аккомпанировала мне на студенческих моих выступлениях. Была крепкая пианистка. Помнится, она очень оживилась, узнав, что я окончила 8 школу. Вскользь спросила не знаю ли я Адрианова. Но потом мы уже не встречались. Теперь она оказывается окончила филфак. И наш поэт, видимо, влюблен. Интересно, что фамилия у нее Гончарова.

- Ну-у-у, что же тут удивляться? У настоящего поэта возлюбленная должна быть Гончарова. Красивая?

- На мой вкус – очень. Брюнетка. Красота странная: резкая и одновременно как бы иконописная.

- М-м-м....

- И голос низкий, бархатный...

- О-о-о... И при этом Гончарова!

- Но только не Наталья, а Маргарита.

- А вот это плохо.

- ???

         Муж мой загадочно улыбнулся и пропел на мотив популярной тогда песенки «Красивая девочка Лида» молниеносный экспромт:

Спроси ты об этом у Гёте,

Булгакова тоже спроси...

         И ведь как в воду глядел.

         Позже стало ясно, что у Юрия и Маргариты не сложилось...

          О Юре доходили  скупые новости, я знала только о его успешной литературной работе. Правда, один раз судьба сделала меня свидетельницей свежих, житейских событий его  жизни. Незримой свидетельницей. А  произошло это так.

          Я была проездом в Горьком у мамы, буквально один день. Пришли мамины друзья повидаться со мной и захватить нас с мамой на обед в их новой, недавно полученной квартире на Кавалихе, им хотелось эту квартиру показать мне. Новый блочный дом в старинном квартале смотрелся чужеродно, но что об этом говорить! Люди были так рады переселяться из коммуналок в отдельные квартиры, что и хрущевская пятиэтажка казалась раем.   Поднимаемся по лестнице (кажется, лифта не было?) и вот на одном из этажей эти люди говорят мне, указывая на одну из дверей:

- А вот здесь живет наш поэт Юрий Адрианов. Он недавно женился, и они получили эту квартиру. 

         Я смотрю на дверь и вижу рядом с нею аккуратно заметенную в пирамидку сверкающую кучку хрустальных осколков.

- А это что же?

- Да вчера у них праздник был, не то новоселье, не то дата какая-то. Гуляли, допоздна, сейчас отсыпаются, наверное.

         Потом, уже после обеда, хрустальная пирамидка у двери была еще цела. «Хорошо погуляли... -  подумалось. – Тост - и бокалы об пол!» Но я была рада, что Юра устроил свою жизнь. Пойдут дети, может, всё и к лучшему. Конечно, хотелось повидаться... Но что делать? Ситуация была уж совсем неподходящая. Да и приехала я всего на один день...

         Потом я узнала, что у Юры родился сын, но потом брак этот  распался.

Я искренне сожалела. Я понимала уже и на своем опыте, как порой, казалось бы, независимо от наших желаний, необъяснимо и непоправимо рушатся отношения - мой брак распадался. Мы расставались с болью и всё не могли решиться на окончательный разрыв. Помогла специфика нашего города: я поняла, что если я окончательно переберусь в Горький, встреча с обеих сторон будет затруднена этой спецификой  и никакой минутный наш порыв не сработает.

                                                         ____________________

        Так в один прекрасный день я с сыном оказалась вновь на Черном пруду у мамы. Душевное состояние было очень тяжелое. Я искала работу, но поняла, что горе отложило осадок даже на мою профессию и я не могла себе представить, что смогу сидеть в оркестре, где мне всё будет напоминать нашу когда-то совместную работу с мужем.  Хотелось вообще никогда больше не брать скрипку в руки. Но нужно было как-то выходить из положения. Нашелся компромисс, педагогическая работа. Далеко, на противоположном берегу Волги, в музыкальной школе на Бору. Добираться можно было двумя путями: автобусом, что называется «круголя», через Канавино, Волжский  мост и потом по берегу к Бору или от Чкаловской лестницы на маленьком кораблике - «финлянчике» через Волгу почти прямо к школе. Так я и плавала. На работу ранним утром и вечером домой. Так однажды, возвращаясь со скрипкой с работы,  вдоль чернопрудского садика вдруг услышала радостный возглас:

- Люсенька!

         Это был Юра Адрианов. Мы не виделись давно и оба изменились, наверное, но чувство было такое, как будто перерыва не было, оба искренне обрадовались. Он так и сказал:

- Вот радость!

         А я начала рассказывать ему, как «там у нас» продавались его книжки, как я читала все его стихи и статьи... Он хмыкал удовлетворенно а потом спросил, надолго ли я приехала.

- На-сов-сем.... – еле выдавила я. И сразу радость стала блекнуть, захотелось скорее уйти, просто уйти, не прощаясь, подъезд-то вот, рядом.

- Насовсем? Чудесно! - воскликнул было он, но вглядевшись, смутился, всё поняв. – Ты прости, я не знал ведь, от радости сморозил. Хотел вот пригласить вашу семью на мое выступление, думал, будем видеться...

         Он заговаривал меня, не хотел отпускать домой в таком состоянии и сказал со свойственным ему милым остроумием:

- Знаешь, я живу теперь на Белинке, значит наши дома на разных концах Ошары, мы живем «напрострел»!

         У самого подъезда моего «оперного» дома на Черном пруду - остановка легендарного трамвая № 2, идущего в сорону Свердловки, а через дорогу – идущего в противоположную сторону, к Сенной и далее. На этом трамвае, не важно, в какую сторону,  можно доехать прямо до юриного дома. Кольцо. Полукружья по протяженности примерно одинаковые. Ошара делит это кольцо по диаметру. Так что, сойдя с нашего крыльца, в которое упирается Ошара, перейдя трамвайные линии и продолжая идти по Ошаре далеко, туда, где она снова пересекает трамвайные линии на другом ее конце,  оказываешься опять же у юриного дома. Действительно «напрострел». На прострел кольца «двойки».

         Меня всегда волновали такие, подкрепленные старой этимологией слова, и радостно было встречать их в юриных текстах. Тут он был мне союзник.  Я любила приводить примеры местных  словечек, которых я наслушалась у моей сибирской бабушки: заплот (забор), вехотка (мочалка), глянется (нравится), ширмач (хулиган). А чего стоит легендарная Юрина «отчина», вставшая в заглавие его книги о Нижегородском крае! Обо всем таком и подобном мы часто говорили.   

                                                       ------------------------------

         Адрианов много встречался со своими читателями на разных производствах. Тогда это было очень популярно, люди всех слоев общества, всех профессий увлекались поэзией, следили за новинками. Если, по его приглашению,  я сопровождала его на эти выступления, то была свидетельницей того, как восхищенно его встречали, как расхватывали его книги и автографы. Он был настоящей звездой.

         К тому времени я, продолжая преподавать на Бору, и, верная своему намерению оставить скрипичную профессию, поступила на заочное отделения Государственного Театрального института в Москве, на теоретический факультет, театроведение.  Много читала, старалась быть в курсе всех театральных новинок, чаще ездить в Москву, где по нашему ГИТИсовскому студенческому билету нам всегда был  обеспечен проход в любой театр. Мое давнее писание в стол вдруг получило реальный резон. Юра читал многое из этих первых моих строчек. Я стала писать об искусстве, в котором не была чужой и по праву рождения буквально за кулисами оперы и по первоначальному образованию (тут нужно сказать, что на наш факультет принимали людей только с первоначальной профессией, относящейся к искусству).

         И вот, как-то быстро-быстро стали появляться мои первые, робкие, конечно, журналистские материалы то о художнике Рындине как педагоге в журнале «Москва», то о выставках и театральных премьерах в Горьком в местных «Ленинской смене» и «Горьковской правде», а газета «Советская культура» поручила мне снабжать интересными горьковскими новостями их отдел информации. Учиться мне было очень интересно. И опять на всю эту,  наполненную впечатлениями, работой, разъездами и «грызениями гранита науки», и к тому же семейную жизнь не хватало времени.

                                                            ___________________

         По зимам мой путь к моим ученикам в музыкальную школу на Бор приобретал характер систематического авантюрного путешествия. Дело в том, что тогда, до наступивших  теперь климатических капризов, Волга замерзала прочно и надолго. Лед был настолько толстым и надежным, что поперек реки всверливались настоящие деревянные электрические столбы, протягивались провода и открывался пеший переход с берега на берег. Чаще всего я совершала его при свете этой электрической  ниточки, в кромешной окружающей темноте – ранним-ранним утром  и потом уже всегда таким ранним зимним вечером. Идешь по этой неширокой снежной расчищенной дорожке, шаг влево, шаг вправо – ледяные торосы, а позади тебя или навстречу – компании, иногда с гармошкой, а то и с матом... И это еще хорошо, что компания, а если никого и пурга? Юра говорил мне в телефон, переиначивая цитату из «Слова о полку Игореве»:

-  Выйди нА берег, омочи бобровый рукав в реке... - и можно было немножко прогуляться и побеседовать, если позволяла погода. И опять от него - ни одного «ненастоящего» слова. Никаких попыток дешевого флирта. Никакого перемывания чужих косточек. Очень чистый он был человек. И при этом у нас, в общем-то с давних, первых школьных лет установилась такая доверительность, такая открытость, что обсуждать можно было всё самое, казалось бы,  сокровенное в жизни, в восприятии мира и  собственного -  творческого - я. Это было очень драгоценно и в такой степени искренности в моей жизни уже ни с кем не повторилось.

         Отсюда и название моих воспоминаний о нем. Да, открытость, но и большой такт. Он никогда не лез в душу с расспросами об интимном и в его сердце были тоже уголки табу. Только один раз в эти трудные для меня месяцы он попытался меня «утешить». Он уверял меня, что это большое везение,  что мне выпало на долю такое переживание,  что в творчестве это дает новую ступень мастерства, обогащает душу.  

*Фото Л. Тобольской, С. Кузнецова и из интернета.

(Продолжение следует).