Людмила Тобольская.

НЕПОВТОРИМЫЙ ДРУГ.

  (Глава из книги «Жизнь как неизбежный черновик»).

(Продолжение).

         Что наши читатели в таком случае получают от нас более развернутый спектр отражений жизни человеческой души... Он говорил «от нас» и глаза его устремленные на меня были полны собственной боли пережитого, о котором я могла только догадываться... Такие минуты трудно длить долго. Мы защитились юмором:

- Ну да, я поняла: счастливая любовь поэту категорически не полезна.

- Как и всякая сытость. Недаром из бедных поэтов Монмартра...

         И пошло, и поехало. Мы уже смеялись, перебивая шутками друг друга, спеша по безлюдному морозному Откосу до поворота к улице  Пискунова, поглядывая в перспективу трамвайных путей, идущих от  Сенной: не подкинет ли поздний трамвай нас до нашей вечной «остановки Черный Пруд».

                                                     _________________

         В это время Юра Адрианов не выпускал мои дела из виду. Читал все, что у меня выходило, хвалил или делал свои замечания при редких встречах. Он всё хотел, чтобы я приняла участие в работе телевизионной студии, где он тогда был редактором.  Однажды на  каком-то мероприятии у Вечного  огня в Нижегородском Кремле, где я присутствовала по журналистскому заданию, он познакомил меня с присутствовавшими  там тоже по работе своими  телевизионными коллегами. Была сердечная, с прогнозами возможного сотрудничества встреча.

         Я навестила их на телестудии, приготовила какие-то наброски, но нужно было серьезно осваивать незнакомую мне телевизионную специфику. Так что помню прошли только две передачи с моим  авторством, о премьерах Горьковской оперы: балете «Легенда о любви» и опере «Фауст». На дальнейшее, к сожалению, не хватило  ни сил, ни времени.

                                                          -------------------------

         Как-то, вернувшись из Москвы с очередной экзаменационной сессии, я позвонила Юре по какому-то делу и с удивлением  поняла, что он не совсем трезв. До этого мне уже приходилось слышать от знакомых художников, журналистов рассказы о веселых богемных застольях, в которых принимал участие и Адрианов. Но это не вызывало у меня особой тревоги. Веселые сборища молодых людей искусства – обычное дело. Но так сложилось, опять-таки из-за моей загруженности и стремления использовать всякое свободное время, порой даже один подвернувшийся свободный день, для поездки в Москву, что я не часто бывала на веселых пирушках. И Юру пьяным никогда не видела. А слухи о его злоупотреблении спиртным доходили всё чаще.  

   Как-то раз мы должны были встретиться с Юрой по какому-то делу, но накануне он сообщил мне, что простудился и просит меня зайти к нему домой. Я пришла, мы быстро переговорили, почитали на прощанье друг другу какие-то новые стихотворенья и я собралась уходить, когда в дом позвонили неожиданные гости. Их было человек пять и некоторых из них я знала – местные поэты и журналисты. Потом оказалось, что и журналисты пописывали стихи, потому что, перезнакомив нас, Юра попросил меня остаться и принять участие в чтении стихов по кругу.

         Мы сели в его  комнате-кабинете, кто-то начал читать, а я всё не могла вникнуть в чтение, потому что в открытую  дверь, видела, как в квартиру вошли еще какие-то приятели, прямо прошли на кухню и  явно принялись по - свойски за приготовление пирушки. Им не интересно было наше чтение, а я всё больше чувствовала себя не в своей тарелке. Когда пришла очередь читать мне, я поняла, что не могу, что я здесь чужая.

         Я молча развела руками, показывая, что стихов у меня нет. Юра удивленно посмотрел, но не сказал ни слова, и следующий чтец вступил вместо меня. А личности из кухни, помятые и не такие интеллигентные, как участники чтения, время от времени подходили к нашей двери и делали нетерпеливые жесты: пора бы, дескать, «и горячее подавать». Всё было очень красноречиво. Сюжет известный. Я не большая любительница таких сюжетов, а в доме Юры участвовать в подобном тем более не хотелось. Выползла тихонько из «круга» и пошла в прихожую одеваться. Юра вышел за мной, удивляясь, почему я не читала, спрашивая, куда я. Я отговорилась тем, что больше просто не имею времени, что спешу. Извинилась и ушла.

            По дороге домой всё никак не могла успокоиться. Было горько. Всё услышанное о Юрином пристрастии к дружеским возлияниям выстроилось в сознании и я поняла – беда. Собственно такую беду, несколько отличающуюся в своем качестве от обычного русского пития,  приходилось наблюдать уже несколько лет повсеместно. Это был результат происшедшей в разных слоях социума деформации отношения к пьянству как к таковому. Конечно, в России всегда пили. Но можно пить и пить. Если еще до начала шестидесятых годов лозунг «Пьянству – бой!» еще осуществлялся через попытки общественного воздействия на увлекающихся «зеленым змием», попытки пусть топорные, бесцеремонно-наивные в своей крутизне, - это работало. Оступившихся подвергали общественной «проработке», их брали на поруки. Перед ними маячила опасность потери работы, статуса. Во всяком случае, существование под перекрестным огнем осуждающих взглядов било по самолюбию. А самолюбие, колебание самооценки – мощный рычаг. Но в застойный период, когда захлебнулось хрущевское потепление, началось диссидентское движение, когда люди утратили веру в близкий обещанный коммунизм, произошел какой-то дефектный излом в сознании многих.  И вдруг – именно в искусстве, более того, в самом массовом ее жанре – в песне, появились разрушительные мотивы, славословие неудержимому, бесконечному, часто безнравственному питию…

          Я рассказываю всё это не для того, чтобы оправдать Юру, а для того, чтобы показать, как легко было ему, открытому, поэту-романтику с культом дружбы и беззаветного самоотвержения, оказаться захлестнутым этим потоком.

         Счастье, что несмотря на начавшееся привыкание, это не отразилось на его творчестве. Родина, ее история для него были святы. И честь и дружба. И красота, и природа. И неуклонное стремленье к свету и правде. Продолжали появляться новые книги стихов и прозы. Его приняли в Союз писателей СССР. Он жил творчеством. Поездки, встречи, в том числе – незабываемая встреча с первым космонавтом Юрием Гагариным. Многие стихи Адрианова еще со студенческих лет становятся песнями. Его произведения побеждают в конкурсах, берут призы на протяжении всех его последующих  лет.

                                                           ------------------------------

         Каждый раз, когда случалось встретиться в Горьком, он буквально «вываливал» на меня интересные свои новости, это было у него в привычке, думаю, что не из хвастовства, как считали некоторые, а из той же открытости, из простодушной уверенности, что спрашивающему «Как дела?» действительно интересно всё до мелочей. Думаю так потому, что и меня он выспрашивал обо всех моих новостях и слушал внимательно, и реагировал на каждую малость. А я что же? Верная своему стремлению, покончив с преподаванием музыки,  уходила в новый – искусствоведческий и литературный мир.

         Тогда в Москве, если не ошибаюсь, дважды, проходили гастроли японского театра Кабуки. А в ГИТИсе мы как раз изучали восточный театр. Я пересмотрела все спектакли японцев не по одному разу. Впечатление было непередаваемое. Я даже решила было делать диплом по Кабуки. Стала завсегдатаем Музея искусства народов Востока. Познакомилась с хранителями японских коллекций. Неожиданно открылась возможность для меня работать в этом музее, параллельно с учебой. Мои бездетные родственники в Москве обрадовались. Они очень любили меня, были гостеприимны и я могла поселиться у них. Всё как-то быстро решалась.

         Однажды, вернувшись в Горький, я неожиданно встретилась с Юрой недалеко от его дома. Мы давно не видались и оба, как обычно, обрадовались.  Он предложил зайти к нему, сказал, что хочет обсудить со мной что-то. Была холодная осень, я продрогла и была рада теплу его дома, горячему чаю, которым он начал подчевать меня. Потом он стал читать что-то свеженаписанное, но вдруг захлопнул рукопись, посмотрел на меня очень серьезно и сказал:

- Знаешь, я много думал... Я хотел бы на тебе жениться.

         Я изумилась. Я сидела как громом пораженная. Он продолжал:

- Мы так давно, так хорошо знаем друг друга. У нас получится...

«Нет!!!» - беззвучно закричало всё во мне. - «Не надо, не лишай меня своей дружбы! Ей не выжить, если мы станем жить вместе!».

         Я представила, что должна буду осуществлять контроль над ним, над его несчастным пристрастием.  Обсуждать его поступки. Регламентировать встречи с друзьями и не друзьями, в оценке которых не раз жестоко ошибусь. Все предстоящие разборки. Скандалы и примирения. Представила его досаду и злость на меня. Его попытки обмануть мою утомительную бдительность и то, как ложь может исказить его открытый, моцартианский  талант. Какая уж тут искренность? Какая дружба? То, что будет со мной в этой ситуации, я старалась и не представлять. А он говорил:

- Твоему сыну нужен отец. Я приучу его к путешествиям, к охоте.    Мальчишка должен знать ружьё.

         И опять я представила: лес, компания у костра, выпивка. И мой мальчик с ружьём. И снова во мне всё беззвучно воспротивилось: «Нет! Не-е-ет!»

         А юрины прекрасные глаза смотрели на меня искренне и чисто. Сейчас он был абсолютно уверен, что всё будет так, как ему представляется: просто, бесхитростно и полно счастья. Сказать ему в эту минуту «нет» было немыслимо. И я сказала:

- Я подумаю,  Юра.

         Вскоре я уехала в Москву. Надолго. Он при своей чуткости всё понял, конечно. Встретились мы нескоро.

                                                    ------------------------

       Спустя время, Юра навестил меня сам, в Москве,  пришел ко мне на работу в Останкинский дворец, в Шереметевский театр ХVIII века, где я работала главным хранителем. Он изменился, погрузнел, но был всё также обаятелен, дружествен и по-адриановски застенчив. В этот день по погодным условиям дворец был закрыт для посетителей, и мы, обутые в войлочные тапки, ходили по дворцовым залам только вдвоем. В разные годы Юра посвятил много восхищенных стихов народным мастерам, народным умельцам. А Останкинский дворец-театр – синтез искусств: тут и живопись, и графика, и прикладное искусство, и всё создано русскими руками, руками шереметевских крепостных. Юра давно, может быть, с детства, не был здесь, и теперь с новым восторгом рассматривал всё. И деревянную золоченую резьбу, и узорные сверкающие паркеты, и расписные потолки. Надолго задержался в картинной галерее, в зале графики, у шереметевских книг.

         Он обо всем подробно расспрашивал, был очень взволнован, войдя в кабинет императора Александра II, где по  преданию государь, гостя в Останкино, работал над проектом по отмене крепостного права в России.

         Вот так мы и встретились впервые после моего переезда в Москву.  В ХVIII веке. Дворец, потом осенний парк, скульптуры и только мы на пустых аллеях... Элегическая получилась встреча.  Красиво?  Но всё больше и больше щемило сердце: вот попрощаемся и так в ХVIII веке наша встреча и останется... Но солнышко, «живые» тени на аллеях, звон недалекого трамвая, кружащиеся вокруг нас золотые листья вернули нас в настоящий день и  - словно плотину прорвало. Мы начали рассказывать о неизвестном друг другу последнем периоде наших жизней.

         У него рос сын, а у меня, кроме сына, - дочка, родившаяся в  Москве во втором моем браке. Мы делились забавными историями о своих детях, мечтали, гадая о их будущем, вспоминали  и своё детство, и школьные годы. Мы радостно улыбались друг другу, мы даже хохотали. Наши сердца издалёка вернулись друг к другу.  

- Двадцать лет... – подсчитал Юра.

- Двадцать лет!

                                                                          -------------------------------------

      Будучи теперь матерью двоих детей, я с трудом вырывалась в Горький. Дочка была еще мала, так что мама много помогала мне, подолгу гостя у нас в Москве. Вспоминается один из дней, когда мы ждали маминого приезда. Муж в отъезде, дочь до вечера в хореографическом училище. Мне нужно успеть встретить маму на вокзале и не опоздать к сдаче какого-то материала в газету «Московский литератор», где я подрабатывала внештатно. Мы  поехали вдвоем с сыном, к тому времени уже юношей. Ждем у вагона. И вот мама, радостная,  выходит и перецеловавшись с нами,  просит чуть–чуть подождать:

- Сюрприз. Вы не угадаете, с кем я провела всю дорогу.

         И тут я вижу смущенного милого седоватого бородача, в котором не сразу узнаю Юру Адрианова. Мы радостно кидаемся друг к другу, но оба спешим, приходится говорить на ходу, торопливо спускаясь в метро. Часть пути едем все вместе, потом прощаемся с мамой и сыном – они уезжают домой, а нам нужно переходить на другую, к радости, одну и ту же,  линию. Потом оказывается, что едем до одной и той же станции. Долго не понимаем, что оба спешим добраться до Центрального Дома литераторов, потому что Юра говорит, что едет «по делам издания книги», а я говорю, что в «редакцию одной газеты». Осознав, хохочем, и в ЦДЛе расходимся по своим делам. Сговариваемся увидеться, созвонившись, если получится. Не получается,  и он уезжает через день или два. Никакой трагедии, мы веселы, расставаясь, – сто раз еще увилимся. Горький и Москва рядом, есть телефоны, какие проблемы?

*Фото Л. Тобольской, С. Кузнецова и из интернета.

**Начальное фото: Людмила Тобольская с легендарной героиней Французского сопротивления Анной Марли.

(Продолжение следует).