Фестивальный сезон в театре «У Моста» завершился выступлением в Мелихово.

На фестивале «Мелиховская весна» театр показал спектакль «На дне» М. Горького.

Из летописи театрального критика Павла Подкладова.

МАСТЕР И ЕГО ТЕАТР.

           В зрительской и обозревательской биографии автора этих строк редко случались такие театральные события, которые потрясали до глубины души, до острой физической боли в сердце, и, признаюсь честно, до настоящих рыданий. Описывать и анализировать такие спектакли всегда очень трудно, почти невозможно. И в этих случаях часто вспоминались пушкинские строчки об алгебре и гармонии. Не просто мне и сейчас. Потому что адекватно передать словами то, что пережил на спектакле Пермского театра «У Моста» «На дне» по пьесе М. Горького в постановке прославленного режиссера Сергея Федотова, невероятно сложно. Наверное, это даже не спектакль, а настоящее театральное явление, ознаменовавшее собой некую качественно новую ступень в освоении русского психологического ансамблевого театра. Напомню, что «На дне» был сыгран в рамках новой мелиховской программы «В гостях у А.П. Чехова».

             В своих немногочисленных заметках о Сергее Федотове и его театре я не раз пытался подобраться к разгадке тайны его искусства, созданного им почти тридцать лет назад «учреждения культуры» под названием Театр «У Моста» и его актеров. Встречался с ним в прямых эфирах на радио, на фестивалях, в неофициальной обстановке. Но так до сих пор не разгадал загадку этого «сфинкса». Я не могу понять, как ему удается сделать так, что его спектакли и их герои проникают в твою душу, бередят ее, и их радости и боль становится твоей радостью и болью?! Что здесь «работает», прежде всего: профессиональные знания и навыки, которые он прививает актерам, или тот «угль, пылающий огнем», который он, как пушкинский шестикрылый серафим, водвигает им во грудь отверстую, и с которым они, обходя моря и земли, глаголом жгут сердца людей?!

            Я вижу, как преображаются на сцене его актеры, несущие в себе какой-то мощный внутренний свет души, как они воспаряют и начинают «говорить с Богом». Если это наука – то она высшего порядка, которую пока еще мало кто познал. Хотя вполне вероятно, что здесь дело не обходится без вмешательства каких-то высших сил, без той магии и мистики, на которой всегда настаивает сам Федотов, говоря о своем театре. Признаюсь, честно, устав поверять алгеброй гармонию, я готов поверить в метафизическую составляющую его искусства. (Впрочем, разве любой хороший театр в самом высоком смысле слова – это не метафизика?) Уверен еще в одном: Федотов, как никто другой может насквозь «просветить» человека и понять, кто есть кто. И, наверное, выбирает будущих коллег, в том числе, руководствуясь своими экстрасенсорными способностями.

                    Однажды я его спросил: сразу ли он видит талант в претендентах на место в его театре или только потом, в процессе работы создает из них яркие индивидуальности, как Пигмалион? Он ответил: Это трудный вопрос. Конечно же, я пытаюсь угадать таких людей. Но каждый год в начале сезона я принимаю практически всех, кто хочет попробовать и научиться. Беру их в стажерскую группу и говорю: «Пожалуйста, пробуйте, варитесь, учитесь, работайте в тренингах!» Только в работе можно понять, насколько у человека глубокое нутро, насколько может ли он быть бойцом!? Ведь актер должен быть бойцом! Кроме того, надо понять, насколько человек способен открыть свое подсознание. Сразу понять ничего невозможно. Иногда видишь, что те люди, которые себя ярко проявили при показе, через два-три месяца исчерпывают себя. И дальше не развиваются. Но чаще они приходят, ничего не умея. Сейчас этот «сфинкс» по имени Сергей Федотов решил набрать актерский курс в Пермском институте культуры. Я очень завидую юным людям, которые будут четыре года общаться с Сергеем Павловичем. Потому что если он кого-то выберет, то они точно станут, по меньшей мере, хорошими артистами. А что может произойти в лучшем случае – это ведомо лишь Богу.

                                   НОЧЛЕЖКА, РОГОЖКА И ХОМЯЧОК В БАРАБАНЕ.
                Между тем, пора уже начать повествование собственно о том событии, которое во второй день Мелиховского фестиваля перевернуло душу автора этих строк и, думаю, не только его. Я смотрел федотовский спектакль «На дне» уже в третий раз, но в данном случае дополнительная острота восприятия была связана с тем, что действие происходило в небольшом помещении «Театрального двора» - мощной бревенчатой избе, площадь которой гораздо меньше и зала Театра «У Моста», и других помещений, где гастролировал театр с этим спектаклем. Поэтому декорацию пришлось в определенной степени ужимать, а ряд предметов реквизита – сокращать.

                Расстояние между зрителями и актерами составило не больше полутора-двух метров. На театральном сленге это называется – играть «на носу у зрителя». Но, при этом, сцена была четко отделена от зала небольшим деревянным бордюрчиком, что подчеркивало наличие жесткой и неумолимой «четвертой стены». (Которая, однако, в процессе спектакля была напрочь «снесена», но вовсе не потому, что актеры изменили манеру игры и стали заигрывать с публикой, а благодаря духовной связи происходящего на сцене со зрителями).

              Обстановка горьковско-федотовской ночлежки – это вообще особая статья, спектакль в спектакле! Здесь всё не просто придумано, продумано и воссоздано, а выстрадано, прощупано, вымерено, пришито, заштопано, прибито и подкрашено до мелочей заботливыми любящими руками. Это и занавески на нарах, и мощный, уже порядком «поживший» стол, и умывальник с бочкой, и керосиновые лампы, и слесарные инструменты Клеща, и шаткая дверь в опочивальню Васьки Пепла, и хозяйство картузника Бубнова в его убогом, но зато своем, личном пространстве, своеобразном мирке возле крошечного окошка. (Кстати, на любом спектакле – в Перми или на гастролях в самом отдаленном уголке мира – в этом углу живет любимец актера, играющего Бубнова – маленький хомячок, который в первом акте дремлет, невидимый зрителю, а во втором беспрестанно крутит барабан, в который его сажают в антракте). Доминантой обстановки становится печальная закопченная икона, которая взирает на обитателей ночлежки из своего угла. Добавьте к этому несущиеся со сцены необыкновенно вкусные запахи хлеба, лучка и рогожки, и вы, даже просто читая эти строчки, непременно переместитесь в необыкновенную атмосферу ночлежки.

                   Перечислять удивительные детали этой, если так можно сказать, сценографии можно было бы долго. Думаю, что Федотов до спектакля вполне мог бы устраивать экскурсии для зрителей по этой ночлежке, чтобы они могли рассмотреть мельчайшие подробности ее обстановки. Хотя при всей её музейности, она, безусловно, очень живая и театральная. В ней присутствует не бытовая, а театральная правда, которая и отличает произведение искусства от слепого копирования быта. Этот тезис можно отнести и к спектаклю в целом. Тем страшнее и символичнее становится разрушение этого привычного патриархального уклада во втором действии. Зритель, вышедший по просьбе администрации из зала, зайдя в него после антракта, обнаруживает страшную картину: абсолютно голые стены, лишенные признаков жизни нары с бессильно обвисшими занавесками... Ты ощущаешь жуткий холод в животе и понимаешь, что для обитателей ночлежки настало время конца. Оставшаяся в углу одинокая икона лишь подчеркивает запустение и мрак. А в другом углу возле окошка, перебирая своими крошечными ножками, отчаянно крутит барабан хомячок, символизирующий неумолимый ход времени и как бы призывающий людей стремглав бежать из этого ада...

                       Между тем, при всей трагичности существования обитателей ночлежки они до поры-до времени не теряют присутствия духа. Более того, они веселятся, шутят, подкалывают друг друга, словом, ведут себя, как нормальные полноценные и полнокровные люди. Сергей Федотов говорит: «Мне кажется, мы нашли свой ключ к этой пьесе. Все ее герои хотят счастья, забавы, балагурства. И мы обнаружили в пьесе много юмора. Поэтому на нашем спектакле зрители часто смеются и аплодируют по ходу действия. Герои спектакля - не нытики, не депрессивные личности, они бурлят! И поэтому в зале возникает такая энергия. Балагурство, актерство проявляется даже в такой, казалось бы, мрачной фигуре как Сатин». Наверное, именно поэтому автор спектакля определил его жанр как трагикомедию. И пусть это балагурство превращается в конечном итоге в пир во время чумы, но это все же пир. Обитатели ночлежки в большинстве своем стремятся прожить жизнь весело, с наслаждением, со вкусом.

                 А когда этой жизни наступает конец, идут на смерть гордо и независимо. Как в той песне: «Эх, пить будем и гулять будем, а смерть придет, помирать будем!»

                   Режиссер Сергей Федотов очень точно строит не только изобразительный ряд (он же является сценографом) и световую партитуру спектакля, но и его темпоритмы. Он может, как Воланд, растянуть время, позволяя актерам вальяжно куражиться и купаться в своих ролях. Но через секунду эта благодушная, ироническая атмосфера взрывается, и течение спектакля достигает такого стремительного, бешеного ритма, что зритель просто задыхается, не в силах справится с мощной, подавляющей его эмоциональной волной. Иногда Федотов пронзает относительно мирный ритм событий каким-то мощным звуком, который вбивается в твое сердце гвоздем и начинает его – уже изрядно истерзанное и потрепанное горьковскими страстями - саднить и надрывать. Не забыть, например, пронзительный вопль Луки, когда он со второго этажа нар видит, как Васька Пепел вот-вот зарежет Костылева! Казалось бы, ты знаешь пьесу почти наизусть, но этот неожиданный крик вдруг заставляет тебя рыдать почти навзрыд! Почему? Да, Бог его ведает. Наверное, Федотов обладает каким-то чутьем на скрытые от тебя болевые точки пьесы. А от мощного «тутти» разнокалиберных голосов всех обителей ночлежки, взрывающих ее тишину каким-то истошным воем, ты начинаешь содрогаться и почти терять сознание. Кто-то, не видевший спектакль и прочитавший эти строчки, скажет: «Ну, это настоящий натурализм!» И будет не прав. Потому что это и есть настоящее искусство – глаголом и даже таким нечеловеческим рыком жечь сердца людей!

                     Великолепно выстроена звуковая линия спектакля. Начинается она молитвой «Отверзи» в гениальном исполнении Ф. И. Шаляпина. В спектакле звучат также "Дубинушка" и "Покаяние". А "Элегия" Ж. Массне становится некоей доминантой музыкальной канвы действия, ее текст о сладких снах как бы становится парафразом тех миражей и мечтаний, которыми живут обитатели ночлежки. Режиссер также вводит в звуковую ткань спектакля запись выступления Максима Горького на съезде советских писателей, как бы противопоставляя его коммунистические лозунги и призывы той страшной жизни, которую писатель изобразил в своей великой пьесе.
                   В одной из наших бесед о спектакле Сергей сказал: «Мы пытались изучить то, что написал Горький, внедрялись в самую суть его гениальной пьесы. Только внимательнейшим образом вчитавшись в пьесу, ты понимаешь, какая это глыба! И то, что Горький никакой не пролетарский писатель. И даже наоборот - антикоммунистический! Он в этой пьесе написал про невероятную ценность жизни маленького человека».

                                                  САТИН И ДРУГИЕ.

                 Эти маленькие люди и составляют главный предмет театрального сочинения Сергея Федотова, который, чтя заповедь К. С. Станиславского, «умирает» в своих актерах. Я уж было уверенно начал следующую строчку этого повествования так: «Конечно, главный персонаж этого спектакля...», - и тут же осекся! И призадумался: а кто же на самом деле там главный?! Упрямый миротворец Лука с его «народными» проповедями или Сатин, становящийся движущей силой этого мирка? А может быть, Актер – как символ несбывшихся надежд любого человека? Или Наташа – светлое и чисто существо, которое по определению не должно обрести счастья? Получается, что каждый из этих маленьких людей с большой душой – главный! Честно говоря, была бы моя воля, я бы написал о каждом из них отдельную главу своей «летописи». Но тогда она растянется до нереальных размеров, и в финале уже будет трудно понять, с чего она началась. Поэтому постараюсь быть по возможности кратким.

                    Сатина играет один из моих любимых артистов этого театра Владимир Ильин – настоящий русский трагик, который обладает невероятной внутренней силой, статью и мощным мужским началом. Он, как истинный талант, способен околдовать зрителя даже в небольшой роли (так было и со мной, когда я впервые увидел его в Перми вовсе не в главной роли). Но когда у этого «матерого человечища» появляется поле для того, чтобы «раззудить плечо», тогда держись, уважаемая публика! При этом, он никогда не «грызет кулисы», как говорили в старом русском театре, не пытается обаять зрителей и поиграть с ним в поддавки. Наоборот, на сцене он чаще всего – мрачный, а иногда и злобный интроверт. Но его Сатин сразу вызывает симпатию. Пусть он - пьяница, пусть шулер, пусть бездельник. Но он – Человек. А Человек – это, как догадывается читатель, звучит гордо!

                 Его психофизика, как нельзя более точно, отражает суть жанра спектакля, обозначенного С. Федотовым. В Сатине скрыта глубочайшая трагедия. Но он – весельчак и гаер. И, как и Лука (хотя и своими собственными методами), пытается расшевелить честную компанию, не дать ей окончательно сгинуть «в зле да шёпоте». А самое главное – стремится заставить их шевелить мозгами и «не раскиснуть, не опухнуть от сна». В образе Сатина есть еще одна важная деталь, пожалуй, открытая Федотовым и Ильиным. Их Сатин в прошлом – профессиональный артист! (Это подтверждается горьковским текстом). Причем, судя по всему, очень неплохой. Поэтому его так тянет к Актеру, как к брату по ремеслу. И ты, домысливая их судьбы, предполагаешь, что они вдвоем при ином раскладе судьбы вполне могли бы составить отменную театральную пару: трагика и комика - и путешествовать вместе, например, из Вологды в Керчь.
                    Актер в исполнении тончайшего и трепетнейшего Василия Скиданова – фигура тоже трагикомическая. Несмотря на то, что его карьера в театре не удалась, и его главным достижением стала роль Могильщика в «Гамлете», он продолжает бредить театром, и душа его живет на сцене. Ему бы только излечить свой организм («органон» - как ёрничает Сатин) от алкоголя, и все вмиг пойдет на лад. И он, конечно же, еще сыграет самого принца Датского!

               Но когда Актер осознает, что ничего этого уже никогда не будет, он не колеблется ни минуты. Причем, умирает он намного раньше своего самоубийства. Он идет на пустырь, находясь уже практически за чертой жизни. Это подчеркивается его мертвенной бледностью и почти слепотой. Он нащупывает похолодевшей рукой свою последнюю кружку водки, выпивает и уходит. Сатин, почуяв неладное, попытается остановить его, но потом махнет рукой: «А, была, не была, авось, кривая вывезет!» Но не вывозит...
           Если для обоих названных актеров можно, хоть и с трудом, определить амплуа, то в случае с Сергеем Мельниковым, играющим Луку, это сделать не удастся. В разных спектаклях Театра «У Моста» (а он занят практически во всех) этот артист, внешне чем-то похожий на Петра Мамонова, предстает перед зрителями в самых неожиданных ипостасях. Я видел его в спектаклях по пьесам М. МакДонаха, в частности, в «Безруком из Спокэна», где он играет малахольного портье Марвина, а в «Калеке с Инишмаана» - забавного доходягу Бартли. Сравнительно недавно по отзывам коллег он блестяще сыграл князя Мышкина в «Идиоте». И вот недавно в Мелихове я опять увидел его в роли Луки.

              Этот Лука вовсе не блаженненький толстовец. Он, конечно, бесправный, безденежный и «беспачпортный». Но главное в нем – обостренное чувство человеческого достоинства, причем, не только собственного, но и всех остальных окружающих его людей. И он своим примером без всяких назидательных слов, «тихой сапой» убеждает людей, что они - не «тварь дрожащая, а право имеют»! Лука, конечно, хитер и очень умен. Он шестым чувством определяет, у кого из ночлежников в данный момент душа или тело болят больше, чем у остальных. И всегда оказывается в нужном месте в нужное время. Он успевает и с Сатином перекинуться важной парой слов, и Актеру внушить веру в то, что есть лечебница для алкоголиков, и умирающую Анну приголубить, и Ваське Пеплу «настучать по башке» и почти что сосватать ему Наташу. Но не судьба. Все рушится. «Нет, ребята, все не так...» И тогда он бесследно «растворяется» в воздухе...
                Блестящую трагикомическую пару составили Настя (Алина Боровская) и Барон (Лев Орешкин). Они стали явной иллюстрацией закона диалектики о единстве и борьбе противоположностей. Желая того или нет, они притягиваются, как разнополюсные магниты, любя и ненавидя друг друга одновременно. Ты готов поверить, что у этого барона были тройки и лакеи. А однажды (вот она – федотовская магия!) вдруг в чертах заросшего бородой пьяницы вдруг явно всплывают черты молодого, наивного и неиспорченного красавца с огромными пушистыми глазами.

               А при воспоминании о потрясающей, нежной, гибкой и стройной красавице Насте с ее непоколебимой верой в своих Гастона и Рауля, у меня на глаза невольно наворачиваются слезы, и в сердце до сих пор стоит ее стон: «Разве вы можете понимать... либовь? Настоящую либовь? А у меня — была она... настоящая!» И в этом ее возгласе - крик души всех несчастных, недолюбленных и недоласканных женщин мира... Настя все время искренне порывается бросить этот пьяный и развратный мир: «И чего... зачем я живу здесь... с вами? Уйду... пойду куда-нибудь... на край света!» А когда уже не хватает душевных сил спорить со своим мучителем-сожителем, оскорбляющим ее, она только бессильно всплескивает руками и с изумлением восклицает: «Ты же мной живешь, как червь яблоком!»

                  Запоминается замечательная актриса Марина Шилова в роли Василисы, которую жизнь довела до белого каления и превратила в злобную стерву. Но, как говорил однажды Федотов, «и в ней тоже есть трагедия. И она по-своему несчастна. У Горького много интересных параллелей. Например, размышляя о судьбе Василисы, ты понимаешь, что и она могла остаться на панели, если бы не вышла замуж за богача». И на самом деле ты порой видишь в этих источающих ярость глазах жуткую тоску по настоящей жизни с любимым человеком. А он в реальности любит другую. И тогда сопернице уже не следует ждать пощады! Всех порвет Василиса на своем пути!

                    Неоднозначна фигура Васьки Пепла в исполнении Никиты Петрова. На первый взгляд, это - прожженный уголовник, вор-щипач с фиксой, который может при случае и кровушку пустить. Но в этой ночлежной семье его не особенно-то и боятся, и многие даже относятся к нему как к несмышленому пацану. Старшие - Лука и Бубнов – то и дело дают ему подзатыльники за глупости, которые он говорит или совершает, или, предостерегая его о таковых. И он это терпеливо сносит, только молча и уныло почесывает затылок. Но перед всеми остальными он держит марку и форс: того и жди, что врежет под дых и мало не покажется!

                Никита Петров – одно из самых ярких свидетельств поразительной способности артистов Сергея Федотова к внутренней и внешней трансформации. Увидев его на сцене, я поначалу решил, что режиссер отыскал его на какой-то воровской малине после отсидки в местах не столь отдаленных. Но познакомившись с актером поближе, убедился в том, что он на редкость тихий, спокойный и уравновешенный молодой человек, которого жизнь пока столкнула только с театром.

                   Очень точные и яркие образы создают Илья Бабошин в роли Бубнова и Андрей Одинцов в роли Клеща. Первый – добродушный, хромой и подслеповатый – тоже имеет сильный характер. Он относительно независим, работящ, несмотря на всеобщее пьянство, упорно делает свои картузы. И на фоне нынешней голи перекатной выглядит почти «кулаком». У него в ночлежке свой особый угол, причем, не у «параши», а у окошка. А в углу – нехитрый скарб и инструмент и даже своя живая душа – хомяк, о котором уже шла речь.

                  Между тем, этот «кулак» тоже беден, как церковная мышь. Но когда появляется деньга, он ее не складывает в мошну, а поступает по-русски: все, что в печи, на стол мечи! И в очередной раз пропивается догола! Клещ – иссушенный работой и голодом рыжий молчун - тоже поначалу пытается быть независимым, ворчит на окружающих его тунеядцев и бездельников, не желая водить с ними компанию. Но потом, похоронив жену и продав свой инструмент, тоже пускается во все тяжкие. И, как только его поманят, униженно бежит на цырлах к столу, авось, перепадет капелька сладкой водочки... Полная противоположность всем – Медведев Андрея Козлова. Дородный, добродушный, весьма довольный собой полицейский, он поначалу покрикивает на ночлежников. Но, в конце концов, тоже оказывается не прочь пропустить кружку-другую водочки.

                   Глубоко трагическая фигура – Наташа в исполнении любимой актрисы автора этих строк Анастасии Муратовой. Во многих виденных мной сценических версиях горьковской пьесы она всегда оказывалась лишь великомученицей, подвергающейся издевательству сестры и ее мужа. Но в трактовке С. Федотова и А. Муратовой главной темой становится вера Наташи в любовь и свое избавление. Она не закатывает несчастные глаза, наоборот, взирает на окружающий мир прямо, спокойно и уверенно. Она даже страшную боль, причиненную ей сестрой, принимает с великим терпением. И лишь известие о том, что сестра находится якобы в сговоре с Василием, добивает Наташу. Тогда ее вере приходит конец...

                     Завершается эта трагикомедия Сергея Федотова под названием «На дне» по пьесе Максима Горького пронзительной сценой. Население ночлежки сидит за столом и по обыкновению напивается. Сатин, услышав сообщение Алешки о самоубийстве Актера, бросается к нарам, на которых жил Актер, отдергивает занавеску, и, видя пустое место, застывает как вкопанный, не веря в случившееся. Потом медленно идет к столу, наливает водку в жестяную кружку, накрывает хлебом и ставит на нары Актера. Откуда-то из-под земли раздается страшный вой, появляется зловещий дым, и пьяные ночлежники затягивают песню «Ах вы цепи, мои цепи». А перекрывая ее, звучит пронзительный духовный распев...

                Завершу эту пространную заметку словами замечательного театрального критика Марины Тимашевой, сказанные о Театре «У Моста»: «Поймала себя на том, что обычно можно найти аналог тому или другому, даже хорошему, спектаклю (этот чем-то похож на спектакль Любимова, тот - Някрошюса), а театру Федотова «двойников» не подобрать. Ни на кого не похож. Совершенно самостоятельное явление. Уникальное».