Людмила Тобольская (Джорданвилль, США)
ГЛОТОК ВЕЧНОСТИ
ПОВЕСТЬ
1.
А потом тело охватила судорога. Спазм начал сжимать всё туже, туже, и не стало ни одной мышцы, свободной от боли. Ей пришлось напрячься, замерев, без движения, без дыхания, в ожидании, когда «отпустит». И тут пришло ясное понимание, что прекращение этой боли будет одновременно и прекращением ее жизни, что это переход в смерть! Туда, где действительно - «...ни болезни, ни печали, ни воздыхания...» И она испугалась своего желания прекращения боли.
Но и терпеть было почти невозможно. В отчаянии, она кинулась торговаться... С кем?! Мысли путались: «Ну, уменьши только на чуть-чуть, совсем немного, чтобы можно было думать хоть о чем-нибудь, кроме боли...».
И судорога начала отпускать. Совсем чуть-чуть, потом еще чуть-чуть... И она обрадовалась, распрямилась, вытянулась, и что-то властное, необоримое мощно повлекло ее куда-то, и она узнала ту самую «трубу», тот самый «туннель», сквозь который уносились из этой жизни все, описавшие в популярных брошюрах свой опыт умирания. Её влекло все стремительнее в темном и тесном пространстве, а потом совсем неожиданно туннель кончился, и непонятным образом она оказалась парящей под потолком больничной палаты. Всё той же палаты, куда четверо суток назад была спешно доставлена в полубессознательном состоянии с затрудненным дыханием, высокой температурой - с диагнозом: «двухстороннее крупозное воспаление легких».
Тогда, ночью с ней в клинику поехала сестра Катя, всю дорогу державшая ее за руку своей мелко дрожащей рукой и тихо успокаивающая, шепелявя от лежащей под языком таблетки валидола:
- Я буду с тобой, Зоенька.., всё время буду с тобой...
- Ты сама еле на ногах держишься, третий час ночи, - извиняющимся слабым шепотом отвечала она сестре, с тревогой вглядываясь, как приближаются и разворачиваются в окне огни медицинских корпусов. Следя за ее взглядом, сестра поясняла:
-Клиника хорошая, одна из лучших в Москве, самое современное оборудование, опытные врачи.
- Завтра нужно обязательно сообщить в посольство, что я, находясь в гостях у сестры... а моим пока не сообщай, только в самом крайнем...
- Хорошо, хорошо, ты не волнуйся сейчас...
Да, тогда ей было действительно опасно плохо. Каждая фраза давалась с трудом. Температура продолжала подниматься, и вместе с температурой, Зоя чувствовала, поднимается давление. В груди сдавливало, ощущение жара сменялось ознобом. Зое казалось, что она лишь на минутку впадает в забытье, но за окнами ночь странно быстро сменялась ярким днем, а сестра Катя то взволнованно беседовала с докторами, обступившими Зоину кровать, то тихо дремала на соседней постели или в кресле у Зоиного изголовья.
О том, что между пробуждениями проходило длительное время, Зоя догадывалась по всё более осунувшемуся лицу сестры, по ее, теперь неприбранным седым прядям, выбивавшимся из-под больничного белого платочка. Но ведь утром третьего дня Зоя почувствовала себя гораздо лучше! Внятно и толково отвечала на вопросы доктора, басистого и усатого, облик которого «узнала» после двух суток забытья. К обеду даже попросила есть.
Приподняли изголовье специальной кровати – Зоя с интересом наблюдала за тянущимися от ее тела проводами датчиков и трубками кислородных баллонов и капельниц, - и сестре разрешили покормить ее. Правда, вкуса еды она почти не ощутила, проглотила всего ложки три чего-то полужидкого, пресного, протертого, «витаминизированного» и тоже специального, потом даже принялась шутить с сестрой.
Всё удивлялась, что у нее впервые в жизни воспаленье легких:
- Не было, не было, восемьдесят пять лет не было, а тут вдруг – на тебе!
- Это я виновата, не уследила за тобой. Жара, окна и балкон – нараспашку, а ты еще не успела оклиматизироваться!
- То есть как? Я же вернулась в родной климат!
- Ничего себе возвращение! Через 12 лет. На сквозняках таскали коробки к машине, потом - эта разгрузка, лифт...
- Может быть, но я как-то и не почувствовала, когда простудилась. Мне казалось, мы так хорошо всё организовали....
- Это ты хорошо всё организовала: и фирму по перевозке мебели, и много небольших коробок для книг и остального... А как ты всё паковала!
- Милая моя, у меня же опыт паковаться! Поездила бы с моё, одних гастролей – пол жизни! - Вот я и говорю...
- Это кто здесь говорит? – с улыбкой вошла в палату медсестра.
– На разговоры еще надо разрешение получить от доктора. Как чувствуете себя?
Зоя хотела воскликнуть: «Прекрасно!», только восклицания не получилось, голос не послушался. Она с удивлением убедилась, что короткий разговор с Катей действительно отнял много сил...
И она замолкла и молча подчинилась мытью, уколам, капельнице - всей этой больничной рутине. Сегодня, утром четвертого дня, сразу после обхода, её возили на рентген, но по непроницаемому лицу рентгенолога ей не удалось понять, как обстоят дела там у нее внутри.
Она даже осмелилась задать вопрос, но он только повертел ладонью – «соу-соу...» - и заверил, что всё будет «ОК!» Почему-то россияне, узнав, что она из Штатов, пытаются при разговоре с ней демонстрировать хоть какое-то знание английского. Знамение времени, ставшее всеобщим стилем?
После завтрака Катя решилась съездить домой «часика на два, на три» - нужно было получить пенсию и заплатить по каким-то счетам.
- Ну, как ты? Справишься тут без меня? – беспокоилась она, присев на краешек кровати и гладя плечо сестры. – А то я, пожалуй, не поеду...
- Поезжай. Ты должна меня слушаться, я старшая. И дело есть дело. А я ОК и под прекрасным контролем.
Плохо стало неожиданно, почти сразу после ухода сестры... Сбежавшийся медицинский персонал теперь окружал ее кровать, и Зоя знала, что там, на кровати, всё еще подключенное к приборам и датчикам, – ее уже мертвое тело. Она могла бы, приблизившись, через головы врачей и медсестер увидеть его сверху, но тело умершей старой женщины совсем не интересовало ее.
Обратить их внимание на себя, находящуюся совсем близко, под потолком, она знала, - невозможно: у души нет ни голоса, ни тела. Но как же здорово, что, оказывается, душа всё-таки есть! Что же теперь с ней случится дальше? Куда она будет определена? И кем? Но думать обо всем этом она была совсем не готова, а потому и не стала, отдавшись просто новым впечатлениям и ощущениям. Да и пребывать в этом своем новом качестве ей нравилось гораздо больше – ничего не болит и не ноет, и дышится совсем легко, хотя она и не понимала, как и чем дышится. Да и как, и чем видится, как и чем слышится. Легко и приятно; и всё бы хорошо, но не давала покоя мысль, что своей болезнью, а теперь смертью, она приносит горе близким. И скоро – первой - получит этот удар сестра Катя. И как только мысль ее остановилась на Кате, в тот же момент она обнаружила, что находится рядом с сестрой у лотка с фруктами на Сивцевом Вражке.
В это было трудно поверить, но вот он, Арбат, за углом, знакомая угловая аптека и шпиль высотки МИДа за спиной...
«Не понимаю, как же это оказалось возможным?! Энергия мысли, духовная субстанция? Что ж, как бы эта субстанция ни называлась, т.е. как бы люди ни пытались ее называть, а потом изучать, – вот факт - то, что произошло со мной: ни материя (я прошла сквозь больничные стены), ни расстояние не явились преградой». Когда несколько недель назад сестра позвонила ей в Сан-Франциско с известием, что их старый московский дом в центре Москвы, наконец, действительно куплен какой-то фирмой, и переселение жильцов в новый район в прекрасные, кстати сказать, - Катя их видела - удобные современные квартиры не за горами. Но голос ее совсем не был радостным, Зоя едва поняла ее слова из-за рыданий, которые мешали сестре говорить.
Катя уверяла, что не перенесет переезда. Дом набит реликвиями, каждая из которых дорога сердцу, нет сил оставить и сам старый дом, в котором прожило три, если не четыре, поколения их семьи. И Зоя решила лететь в Москву поддержать сестру и, прибыв в нужный срок, действительно помогла, в сущности, взяв весь переезд в свои руки, хотя без обоюдных слез при семейных воспоминаниях не обошлось. В конце переезда она была ужасно горда, что ей удалось так хорошо всё устроить и что нервы Кати в относительном порядке.
Катя уже расплачивалась, осторожно придерживая покупку в большом бумажном пакете. Глядя сверху, в пакете можно было увидеть под темно-красным виноградом золотистые и, очевидно, мягкие, спелые груши, Зоины любимые. «Ещё не знает...». И так захотелось вместо официальных лиц самой всё объяснить: что, хоть и умерла, но она здесь, и будет здесь...
А кстати, сколько еще она будет здесь-то? Стала вспоминать каноны: душа сначала еще остается на земле, а потом уходит - или улетает? – куда-то в «вышние сферы» ... Там еще мытарства, какое-то страшное противодействие демонов душе с выискиванием ее грехов, достойных погружения в ад. «Во Ад»... Но всё это помнится так туманно... Всегда воспринималось, как какая-то аллегория, разгадать которую не дано. Да и кто ей об этом говорил в жизни? Давно, в юности - кое-кто из стареющих родственников, пару раз священники в церквях, где она случайно оказалась, юный Мишенька Лермонтов в финале своего «Демона»:
Издалека уж звуки рая
К ним доносилися – как вдруг,
Свободный путь пересекая,
Взвился из бездны адский дух.
Он был могуч, как вихорь шумный,
Блистал, как молнии струя,
И гордо в дерзости безумной
Он говорит: «Она моя!»...
Если юноше этому, да и всем остальным верить... Но лучше не думать и не думать! Пока... Так или иначе, теперь ясно, что какое-то время она будет еще здесь, на земле, – не то три дня, не то девять, не то сорок... Ей не известно, никогда не уточняла - все эти вещи были ей такими далекими при жизни! Люди не сторонились ее, подходя к лотку с фруктами, не обходили ее, двигаясь по улице. Полное или фрагментарное прохождение сквозь друг друга не производило ни на них, ни на нее никакого впечатления – просто не ощущалось.
Всё-таки, она переместилась к стене дома, замерла там, издали наблюдая жизнь улицы. Теперь эти незнакомые прохожие, эти припаркованные у обочин и даже прямо вдоль тротуаров автомобили, эти птицы, что копошатся в кустах у газонов МИДа, как бы имели на себе отпечаток прощания. Кто знает, как долго еще ей всю эту жизнь наблюдать? Катя поймала такси на углу у Смоленки, и Зоя долго провожала взглядом светлую машину, постепенно теряющуюся в плотном потоке транспорта Садового кольца. Катино время незнания всё укорачивалось. Скоро она с пакетом фруктов поднимется на лифте в отделение, и ее встретит известие... Потом это известие Кате нужно будет передавать в Сан-Франциско...
А может быть, и нет – в медицинских формах при приеме её в клинику записаны все данные о дочери и зяте, могут позвонить и официально. Всё-таки, без привычки трудно не изумляться, когда с московской улицы ты мгновенно оказываешься на сан-францисской! Рядом с входом в подъезд ее апартаментов – маленький кондитерский магазин, так любимый ею при жизни. На витрине большие шоколадные слоны шагают друг за другом, неся на спинах сладости.
Запах кофе, какао, фруктовых цукатов, пряностей и ванили. Здесь - одна из ее земных радостей, хотя она называла ее как раз - «вкуснота неземная»... Дверь в апартаменты распахивается, и прямо на нее выходит зять с собакой на поводке. Доберман Черри пробегает несколько шагов, потом резко останавливается, поворачивается в ее сторону и сильно натягивает поводок. -No, Cherry, no! Let`s go! – Билл тянет за поводок, но собака сильна. Она упирается, скулит, между нею и Зоей расстояние не более метра. Ореховые, почти человеческие, чуть раскосые глаза собаки устремлены в ее сторону с обычной преданностью.
«Милый, милый! Но как объяснить собаке или Биллу...»... Зоя в смятении поспешила покинуть улицу. Четвертый этаж, дверь ее квартиры, темная прихожая. Дочь ходит в просвете двери - из спальни в столовую, из столовой в спальню. Зое плохо видно, так как портьеры раздвинуты не полностью, приходится переместиться в гостиную - по другую сторону портьер. Устроившись уютно в уголке дивана, она оглядывается, наблюдая.
Теперь дочка не скажет ей, как обычно в таких случаях: - Мама, ну что ты следишь за каждым моим движением?
- Не слежу, мне просто нравится на тебя смотреть. Ты такая взрослая, такая красивая...
- Ну что за глупости, мам? Ты мешаешь мне сосредоточиться. Чувствую себя как на сцене. Тебе это было бы приятно?
- Ну, мне-то это нравилось и никогда не мешало. Чем больше зрителей, тем лучше...
Теперь никто не возмутится ее наблюдательской работой, и она вся погрузилась в любование. Была ли дочь красива на самом деле? Многие высказывали это, в разных ситуациях хвалили матери дочерину красоту. Ее внешность удачно пришлась на моду: высокий рост – главным образом за счет длинных стройных ног, – плоский живот и высокая грудь, красивые руки.
Зоя рядом с дочерью смотрелась гораздо миниатюрнее - «и, слава Богу, на сцене партнеры не мучились, таская меня и поднимая на поддержки!», - но в общем, пропорции фигуры дочь получила от матери. Собственно, и в лице угадывались Зоины черты: зеленые глаза при темных густых и волнистых волосах, при пушистых длинных темных ресницах. Только вот эта легкая, почти не задерживающаяся на лице, улыбка, придававшая всему облику особое очарование...
(Продолжение следует)
Расскажи друзьям:
|
часы для сайтов
http://всё-супер.рф/
